– Уже ни черта не видно, скоро и помочиться не смогу, не найду в тумане агрегат… Фу… свежий воздух! – Он расстегнул на мундире все пуговицы, скинул фуражку, провел ладонью по взмокшим волосам, глянул вниз и сразу отшатнулся от окна: – … Эй! Эй, как там… Цойшель, скорее!

Хорст, будто ожидая этого зова, кинулся к окну. Отпихнув замявшегося полицейского, он свесился через подоконник. Внизу, на мокрых плитах узкого двора, лежал Гесбергер, его фуражка валялась неподалеку.

– Он что, сорвался? – удрученно выдавил из себя Вертхольц.

– Мне кажется, ему помогли. Отойди-ка от окна, парень…

– Да, да, конечно…

Они вместе уселись на палас рядом с окном. Фромм вынул из-под себя пачку маркировочных фломастеров, зло швырнул их прочь. И в этот момент с ужасающим звоном и клокотаньем лопнули стекла крайнего окна. С улицы ворвался огонь и стал расползаться по комнатам офиса.

Пламя принялось облизывать раму, загибаясь отдельными языками к потолку, который моментально закоптился, а из щелей у плинтуса поползли густые струи черного дыма.

– Кажется, четвертый этаж занялся вовсю! – Хорст потрогал ладонью горячий пол. – Скоро на нем можно будет поджаривать яйца. А что, как вы думаете, Вертхольц, тот пожарный, на крыше музея, все еще там? Хотя он, наверное, не видит лестницу уже на уровне третьего этажа. Поэтому падение этого бедняги мог и не заметить. Ну, правильно, если б заметил, его бы моментально подобрали…

Вертхольц, бледнея, вскочил. До него, кажется, только сейчас дошел весь ужас создавшегося положения:

– Надо убираться отсюда, надо спуститься к Гесбергеру, может быть, он еще жив!

– Не дергайтесь, господин полицейский, если не хотите получить пулю между глаз. Им нужно, чтобы здесь все сгорело и никто не вынес отсюда ни одного документа.

– Что за бредни! Было бы проще пришить вас в самом начале, пока мы еще только лезли сюда.

– Конечно, – ответил Хорст спокойно, – но и у каллиграфов бывают помарки. Прозевали они меня. Прозевали. Это факт. А откровенно навязчивое внимание к моей персоне говорит о том, что «комиссия» на правильном пути.

Полицейский весь затрясся:

– Какая комиссия! Да прекратите строить из себя героя! Дело дрянь, надо уходить. И мне кажется, что все, что вы говорите, просто бред сумасшедшего!

Он закашлялся, полез в окно и тут же отпрянул. Пуля, чиркнув по раздвижной перегородке, разворотила дисплей компьютера. По комнате разлетелись части корпуса и мелкий бисер взорвавшегося вакуумом кинескопа. От простенка с глухим шлепком отлетели куски штукатурки, брызнули осколки кирпича. Отплевываясь, Вертхольц выхватил револьвер и принялся отчаянно палить в окно, по черепице соседнего здания. Хорст присоединился к нему:

– А что, хорошая идея! У нас-то хлопушки без глушителей! Может, заметят, олухи, нашу пропажу. Продолжайте стрелять, а я вернусь к нашим баранам!

Он прополз к столу, где громоздились отобранные материалы. Стащил их на пол и, щуря слезящиеся глаза, плотно связал между собой все бумаги и папки. Затем, разбив настольной лампой выходящее на улицу окно, вышвырнул бумажную пачку наружу. Немного подумал и послал вслед лампу, а потом добавил пишущую машинку. Из дыма появился полицейский:

– Патроны кончились. Но надеюсь, пальбу заметили. Я, кажется, посшибал пару горшков в окнах напротив… – Он задыхался, глаза его вылезли из орбит, как у поджариваемой рыбы.

– Там двор, к сожалению, глухой. К тому же твой лейтенант пока сообразит что за пальба, откуда, зачем… Он-то небось думает, что мы сейчас жрем сосиски с пивом в подвальчике за углом. Уф, как тяжело дышать! Будто в паровозной топке. Мне кажется, у нас минут десять от силы. Потом просто обрушатся перекрытия пятого этажа. Они как пить дать деревянные и уже прогорают снизу. – Хорст несколько раз топнул по дымящемуся под ногами полу: – Чуешь, как печет. Так вот. Бери все, что под руку попадется, и кидай из окна.