– Все сели? Поехали! – писклявым голосом произнёс непонятно откуда взявшийся водитель, видимо, подосланный Пустотой.

Качаясь, как корабль на волнах, тарахтя всеми частями своего железного тела, трамвайчик тронулся с места. Переваливаясь с одного ряда колёс на другой, он побрёл, опустив голову и не отвлекаясь по сторонам. Я сел на последнее сиденье, нацепив кепку, закрывшую мне козырьком пол-лица, скрестил руки и задумался. Мне захотелось немного скоротать время в поездке за размышлениями о жизни.

Но у моих мыслей были совсем другие планы. Спустившись в голову откуда-то сверху, они, вместо того, чтобы стройными рядами прошагать по мостовой, начали путаться, заплетаться в косички, постепенно превращаясь в бесформенную массу. Разобраться в них не было под силу никому, и я оставил мысли в одиночестве.

«Пусть разберутся без моего участия», – подумалось мне. Наконец, освободившись от всего лишнего, я начал кемарить под стук колёс старого трамвайчика. Долго ли продолжалась поездка? Не знаю. Мне показалось – всего одно мгновение.

– Конечная! – прогремело из кабины водителя.

От писклявого голоса не осталось и следа. Вагоновожатого будто бы подменили, или он вдруг заболел ангиной. Пришлось отложить кусок сочного и вкусного пирога, который я уплетал во сне, запивая сладким чаем с лимоном.

Через большие трамвайные окна передо мной предстала иная действительность. Улицы, дороги, дома, спешащие куда-то люди жили в перевернутом необычном мире. Низ и верх словно перепутали ориентиры в пространстве, поменявшись местами. Граждане, ходившие вверх тормашками, словно не замечали ненормальности. Видимо, они так привыкли жить в стране-перевёртыше, что полагали это состояние естественным.

Люди опускали головы, если хотели увидеть солнце, и тянули ладони вверх, если им нужно было дотронуться до земли. Сбившиеся координаты вносили сумятицу и в отношения. Любовь выражалась через ненависть, боязливость считалась храбростью, великодушие расценивалось как зависть.

Решив поглубже понять тех, кто жил за гранью, я встал на руки и задрал повыше ноги. Кровь постепенно отступила от нижних конечностей к голове, прижимая книзу нейроны моего головного мозга. Глаза будто бы увидели привычную картину, которая расщепила общее на части, а затем разложила эти части по дощечкам зеркально чистого пола, покрашенного рыжей краской.

Оглядевшись, я понял, что нахожусь в церкви. Запахло ладаном и воском. За ширмой исполняли церковное песнопение. Прислушавшись, я с трудом различил трёхголосие. Обладатель главного, самого громкого голоса, вышел из укрытия и, развернувшись лицом к образу Спасителя, продолжил сладостно распространять звуки, проникающие глубоко в душу. Взгляд певца устремился к нарисованному на потолке Богу-отцу с седовласой бородой, парящему в небесах. Пение прекратилось.

В этот самый неподходящий момент, когда одухотворённость достигла пика, у меня из карманов начала предательски выскальзывать мелочь, заранее приготовленная для подношения нищим. Я же стоял вверх ногами и не мог контролировать процесс, когда и что из меня выпадет. Показалось, что Отец и Сын, качая головой, искоса посмотрели на меня… Конфуз!..

Он разрешился быстро. Время побежало дальше, вызволив из темноты бабушку в белом платочке. Маленькая юркая помощница богослужения начала тушить свечи в церкви. Может, из-за того, что огоньки свечей горели не в том направлении или так было здесь заведено? Не знаю. Не важно…

Кто-то ходит вверх тормашками, кто-то, чтобы не выделяться, пытается передвигаться на руках, а некоторые твёрдо стоят на земле, не понимая ни тех, ни других.