В груди защемило. Вспомнился сосед-дебошир дядя Жора, погибший утром. Неужели он и правда, был столь беспечным, что не подумал ни о тёте Люсе, ни о сыновьях? Работал на комбинате, а значит, получал двухразовое питание в столовой, как и папа. Его продукты доставались семье. Мало, конечно, но главное, они все были живы. А теперь? Их больше нет… Куда забрали мальчишек? Отчего старший офицер не помог тёте Люсе, которая была ещё жива? Наверняка он того же возраста, что и мои родители. Они учились в другое время, нежели я. Им точно говорили и о сострадании, и о взаимовыручке, обо всём, что с самого детства так старалась привить мне бабушка.

А другие соседи? Вышли получать продукты, а увидав полицию и военных, попрятались по своим дворам-норкам, словно им всё равно, что случилось с теми, кто живёт по соседству. Испугались? Но ведь я не испугалась! Я хотела помочь! С кем-то из нас точно что-то не так, но вот с кем? С ними? Или со мной?

Удивляясь собственному бесстрашию и безразличию соседей, я переписала очередную партию банок и поставила консервы в шкаф. Заглянула в окошко хлебопечи. Слегка потрескавшаяся корочка будущего хлеба начала подниматься.

Неожиданно подумалось – люди разучились общаться. У них нет этой потребности. Наверное, виноваты новости. Каждый день по видеостене твердят об угрозе отравления и заражения. В головах засела формула: «Не ходи – отравишься, заразишься сам – отравишь и заразишь остальных – все умрут!» А может и не новости вовсе тому виной, а что-то иное. Что если папа разглядел истину? Что если все эти проблемы созданы искусственно с одной лишь целью – тотальный контроль и управление людьми?

От осознания возможной правоты стало страшно. Вспомнилось, как резко замолчал папа, когда я вошла в комнату. Как мама просила меня быть осторожной и ни с кем не говорить о том, что я слышала дома. Что если это правда? Или нет? Может мне только показалось? Напридумывала себе страшилок и теперь ищу подвох там, где его нет. Мама права. Нужно поменьше думать об этом. Наверное, даже хорошо, что кроме родителей мне поговорить не с кем…

Из общей комнаты послышалась звуковая заставка, и голос диктора второй раз за день стал зачитывать новости о девайсах-убийцах. Я прикрыла дверь на кухню, но даже через неё слышала каждое слово. Чем больше диктор говорил, тем отчётливее перед глазами вставала картина, случившаяся у пайкомата. Вспомнилось расползающееся под соседями кровавое пятно. Меня замутило. Тошнота, всколыхнув внутренности, подкатила к горлу.

Подскочив со стула, я распрямила плечи и сделала глубокий вдох. Взгляд выхватил яркое мерцание браслета. Надо успокоиться! Будет плохо, если они узнают о моём состоянии. Я сделала вдох и медленно выдохнула. Под ребром кольнуло, но и тошнота стала отступать. Подышав ещё немного, подошла к шкафу, налила из кувшина воду в стакан и поднесла к губам. Прохладная жидкость потекла в горло, перебивая неприятный кисловатый привкус, смешанный с лёгкой горечью. Облегчение пришло быстро, и это радовало. Браслет перестал мерцать.

Я вернулась к столу и прислушалась. Видимо, новостной блок закончился, громкость видеостены стала меньше.

Доставая из второго контейнера бутылку с растительным маслом и коробки с порционными соусами и джемами, я невольно продолжала думать о случившемся. Смерть соседей заставила меня вернуться в далёкое детство. Напомнила о том дне, когда у меня на глазах под машиной погиб любимый котёнок.

Мне было десять, и я испытала свой первый в жизни шок. Я осознавала то, что видела, но отказывалась верить в случившееся. Бабушка успокаивала, уговаривала. Я её не слушала. Просто не могла. Каждое утро наливала в блюдце молока и звала котёнка. Рыжик! Бабушка вздыхала, недовольно ворча. А однажды блюдце исчезло.