Разумеется, я ошибалась. Издевательства возобновились в первый же день нового учебного года. Более того, впечатление было такое, будто за время каникул они изголодались по жестокости и теперь пытались наверстать упущенное.

Травля стала еще более изощренной.

Я прилежно заносила фронтовые сводки с полей сражений в свой дневник – дневник, который во время летних каникул оставался девственно-чистым.

Сентябрь. Тереза ударила меня по лицу кулаком в туалете. У меня хлынула кровь из носа, и я никак не могла ее остановить. Маме сказала, что упала в коридоре… потом они держали меня, а Тереза сорвала с меня блузку и лифчик и снимала меня на мобильник. Она сказала: «Твои уродливые сиськи будут красоваться в „Ютьюб“»… они прижали меня к стене и по очереди плевали мне в лицо.

Октябрь. Тереза ударила меня по голове сумкой, когда я пила воду из фонтана. Во рту остался сильный порез от крана… они поджидали меня после уроков и избили за углом школы. Тереза уселась верхом на меня и пукала прямо в лицо. Когда я пришла домой, меня два раза стошнило. Успела все убрать до прихода мамы…

Но после того, что случилось в том же октябре, у меня уже не осталось сомнений в том, что я не продержусь целый год – не продержусь даже первый семестр.

Как-то утром, после перемены, я стала замечать странный запах вокруг моей парты – какой-то кисловатый, но постепенно он становился все более навязчивым. Я чувствовала его и по дороге домой, и у меня возникло подозрение, что он исходит из моей спортивной сумки. Дома я сразу же вывалила содержимое сумки на пол – может, полотенце осталось влажным или я просмотрела грязный носок или что-то еще. Но моя физкультурная форма не пахла. Я обыскала сумку, залезла в каждый кармашек, но так ничего и не нашла. Я терялась в догадках. Тошнотворный запах по-прежнему витал вокруг меня.

Я потянулась к кроссовкам, проверить, не испачканы ли подошвы, и тут из одного ботинка что-то выпало и плюхнулось на мою голую ногу. Когда я увидела выпученные слепые глаза, раскрытый клюв, проступающие под розовой сморщенной кожей вены, я в ужасе закричала, судорожно засучила ногами, пытаясь стряхнуть на пол мерзкий комок. Я забилась в угол и сидела там, сотрясаясь от безудержных рыданий, раскачиваясь взад-вперед, как лунатик. Прошло много времени, прежде чем я смогла немного успокоиться и заставила себя взять дохлого воробушка и вынести его на улицу в мусорный бак.

И вот тогда я поняла, что они победили; поняла, что больше не вынесу страха, боли и унижений.

Как-то вечером я сидела в своей комнате и как бы со стороны оценивала происходящее. Даже если бы мне каким-то чудом удалось набраться смелости и заложить их, мое положение стало бы еще хуже, в этом я не сомневалась; да, директор вызвал бы их к себе, но они бы все отрицали. У меня ведь не было прямых доказательств (никто из одноклассников не пошел бы против них), и вышло бы мое слово против их слова. А без доказательств директор, человек слабый и апатичный, к тому же панически боявшийся испортить репутацию школы, не предпринял бы никаких действий. Если бы я выдала обидчиц, то дала бы им повод преследовать меня с еще большим остервенением. К тому же было слишком поздно переходить в другую школу, когда до выпускных экзаменов оставалось всего два семестра. Даже уйди я в другую школу, ничего бы не изменилось: они ведь знали, где я живу.

Они могли без труда подкарауливать меня после школы или, хуже того, перенести свою кампанию ненависти в мой дом – мой дом! – единственное место, где я чувствовала себя в безопасности. Было невыносимо думать о том, что мама может найти какую-нибудь гадость, засунутую в наш почтовый ящик. Нет, что угодно, только не это.