– Наверное, жаль, что я не Зоя Красовская, – она подала ему чашки. – Поставь на стол.

– Мне не жаль, – неожиданно ответил он. – Я даже рад.

– Почему? – она удивилась и села напротив него. – Ты не был бы одинок, у тебя был бы близкий человек, который наконец-то заменил бы Майю. К тому же во всем от тебя зависящий, что, я так понимаю, тоже немаловажно.

Борис наклонился к ней, глядя в глаза.

– От Зои Красовской в тебе было только имя. А имя – что? Это ничего. Только обертка, не более. Все же нутро – твое. И именно оно мне близко. Эта твоя решительность, энергия, готовность бороться до конца за совершенно незнакомого, еще вчера чужого человека. Эта способность сочувствовать искренне, не остаться равнодушной, забыть о себе. Это все не наши черты, они теперь у нас редкость. Западный индивидуализм у нас понимается примитивно, как, впрочем, и все западное – как самый махровый эгоизм, хотя это далеко не одно и то же. Люди стали черствые, сосредоточены на себе. Такой большой зверинец мелких особей, озабоченных только собой. Те, кто по наследству мог получить такие черты, как у тебя, составляли некогда прослойку лучших людей России, но они либо покинули ее после революции, либо были уничтожены здесь, как твой дед. А мой настоящий папаша, мастер с завода ЗИЛ, у него какие были интересы в жизни? Только нажраться в стельку и колотить мать, когда она его упрекала. Таких было большинство. И теперь они большинство, по мозгам, по душе, по совести. Получить деньги любым путем, и желательно поменьше работать. Никаких идеалов или высоких стремлений, даже освоить профессию так, чтобы быть в ней специалистом, и то неохота, лишь бы как. Лишь бы колбаса была, ветчинная.

Он отрезал собаке кусочек колбасы.

– Рейси, пойди сюда, на, кушай, молодец!

Борис снова взглянул на Джин.

– Так что ты была откровением для меня. Я еще подумал, неужели раньше в Советском Союзе встречались такие девушки, и почему к ним так несправедлива судьба? А оказалось, они встречались не в Советском Союзе, а в Бостоне.

– В Чикаго, – поправила его Джин. – А скорее, в Париже. Ведь я выросла во Франции, с бабушкой.

– Это не сильно меняет дело, – он отпил кофе, достал сигарету, закурил. – Хотя, с другой стороны, полковник медицинской службы США вряд ли примет мое предложение. К тому же с такой мамой, которая на дух не переносит КГБ. В этом смысле с Зоей Красовской куда как легче.

– Твой отец на дух не переносит Америку и Израиль, – напомнила Джин, – и это он – главный архитектор нынешней так называемой многовекторной внешней политики России, ориентированной в основном на то, чтобы поддерживать Китай, строитель прошлого вместо будущего. Так что в этом смысле мы равны. Наши родители воплощают собой это прошлое, в котором не могло быть примирения. Странно другое – что оно не планируется и в будущем.

– Отец имеет право на свои взгляды, – ответил Борис, – я их не разделяю. Точнее, разделяю не полностью. Впрочем, я никогда не думал, что все это может помешать моему личному счастью.

Он покачал головой.

– Влюбиться в американского полковника – такой поворот трудно предсказать. Как будто своих не хватает. Я люблю тебя, без шуток. Это правда.

Он взял ее руку, поднес к лицу, целуя пальцы.

– Я верю, – мягко ответила она. – Это лишь говорит о том, что мир меняется, но где-то это упорно не желают замечать.

– И чтобы быть вместе, кому-то надо уйти со службы.

– Мне уходить необязательно, – Джин пожала плечами. – Да, я больше не буду выполнять задания для ЦРУ, но меня это совсем не огорчает. Даже радует. В медицинском корпусе я останусь. И благотворительная деятельность в Международном Красном Кресте от меня тоже никуда не денется.