– Они идут за нами, – предупреждает взволнованный голос Паломы из темноты.

– Вижу, – недовольно шипит голос Ворчуна. Судя по всему, именно за ним мы все и следуем.

Уделив излишнее внимание движущимся животным, не замечаем, как нам наперерез выдвигается смеющаяся маска, которая на вид просто висит в воздухе. Кто-то рядом тонко взвизгивает, но вроде бы не Палома, и, наверное, не я.

– О, дьявол! – рычит Ворчун впереди. Из-за неожиданного препятствия на пути мы останавливаемся, и пока наш первопроходец ругается с маской, которая явно не дает ему пройти дальше, я чувствую, как чьи-то две невидимые ладони начинают шарить по моему телу. Причем довольно быстро они переходят все рамки приличия, если вообще прилично трогать кого-то в темноте без его разрешения и взаимной симпатии. Я же совершенно ничего не могу с этим поделать, поскольку обе мои руки крепко сжимают товарищи по команде. Пнуть невидимку по ноге, также оказывается не такой уж простой задачей, такое впечатление что у него только ладони и есть.

Наконец, Ворчуну удается отпихнуть маску в сторону, и мы уже на полном ходу вылетаем из этого странного места в следующее. Раздается громкий неприятный звук, нас обсыпает конфети и одновременно с этим все озаряет множество быстро мигающих резких огней. Мы тут же отпускаем руки друг друга, чтобы поскорее прикрыть ими глаза.

– Какого черта?! У кого-нибудь может же быть эпилепсия! – вопит Ворчун, перекрикивая громко заигравшую музыку.

Мы выскакиваем за плотные черные шторы и попадаем на огромную пустую дискотеку. Тысячи огней, сияющий танцпол в центре, а по бокам на возвышениях в блестящих клетках извиваются в танце голографические фигуры полураздетых танцовщиц и танцовщиков.

– И где же нам искать сейф? – говорит Палома, подняв голову. На втором ярусе по всему периметру зала стоят десятки разнообразных игровых автоматов. Все сияет так, что глаза слезятся. В конце зала находится барная стойка с единственным кроме нас живым человеком позади нее. И стойка, и стеллажи с напитками, и сам бармен конечно же сияют, особенно ярко зубы последнего.

– Либо где-то в темных углах, – Морис обводит руками зал, – либо между автоматами. Надо разделиться и все проверить.

Пока он говорит, мы проходим в центр зала, где в нас неожиданно с нескольких сторон ударяют струи какой-то жидкости. Она попадает и в глаза, и в нос, и в рот, стекает по волосам и одежде. Разбежавшись в стороны, мы ожесточенно откашливаемся и трем лица.

Ворчун ругается больше всех.

– Я же аллергик! Что это за дрянь?! – вопит он.

Дрянь оказывается сладкой на вкус и разноцветной, так что в итоге мы все в радужных разводах и липкие. Бармен без разговоров выставляет для нас на стойку несколько бутылок чистой воды, хоть глаза промыть. Но в целом именно в таком виде мы поиски и продолжаем, причем, где ходит возмущенный Ворчун, слышно даже через непрекращающуюся ритмично-танцевальную музыку.

Мы долго шарахаемся по залу, а также комнаткам и коридорам вокруг него. Среди множества автоматов целая куча многообещающих темных мест, но там находятся только урны, питьевые фонтанчики и схема эвакуации при пожаре. От однообразной бьющей по мозгам музыки и разнокалиберных огоньков в темноте уже становится тошно, но сейф так и не находится нигде. Впрочем, а с чего бы ему тут быть? Кому бы пришло в голову устанавливать сейф непосредственно в помещении, где народ танцует, пьет и развлекается? Я уже начинаю присматриваться к самим автоматам в предположении, что под сейфом могло иметься в виду что-то другое. Может быть, где-то найдется рисунок сейфа или типа того.