Сашка уже успел схватить гитару и что-то напевал себе под нос. Кэт хотела снова закрыться на балконе, но Таня быстро схватила ее под руку и повела в зал. Кино там уже не обсуждали, от неспешных сибаритских разговоров перекинулись на политику. Это означало, что все уже изрядно набрались и праздник близился к завершению. Кэт осторожно поднялась и, легко пошатываясь, вышла на балкон.
–
Да что с тобой сегодня? – Прогремело прямо над ухом, и Кэт вздрогнула от неожиданности. Будто уснула, не слышала, как открылась и захлопнулась дверь, не видела, как Таня вышла покурить. Кэт попыталась взять себя в руки, выдавила:
–
Все нормально. Нервы расшатались совсем.
–
Просто так или с чем-то связано?
Кэт пожала плечами.
–
У тебя тоже маниакальные идеи как у твоей Оли?
–
А что у Оли? – Сразу спросила Кэт.
–
Она мне сегодня все уши прожужжала своей Либереей
. Знала?
–
В общих чертах. – Кивнула Кэт.
–
Ну поразительно же. Есть у человека собственная, мифическая Либерея, без следа утерянная, как Грозновская. Коллекция книг, которые могли бы быть когда-то написаны, но которые так никто и не написал.
–
Да, она любит их собирать. Глупо?
–
Да нет, в чем-то она права. Чем ненаписанные книги отличаются от утраченных навсегда? Софокл
написал сто двадцать три пьесы. До нас дошли только семь. А остальные сто шестнадцать? Как будто и не существовало их никогда. А Сапфо
? Одно полное стихотворение, представляешь, только одно. Остальные упоминания – просто имя. В воспоминаниях других людей.
–
Но она не из Олиной Либереи. Ее стихи все же когда-то были.
–
Что-то есть в этом очень важное. – Продолжала Таня.
– Правда.
Вот ты знаешь, например, что-нибудь об Агриппине
– сестре Калигулы, внучке Тиберия
, жене Клавдия
и матери Нерона?
–
Нет, почти ничего.
–
А о Гите Уэссекской?
–
Нет, кто это?
–
Английская принцесса, первая жена Владимира Мономаха и, возможно, мать Юрия Долгорукого. Но это не точно. Что мать – не точно. Потрясающая женщина. Скорее всего, участвовала в Первом крестовом походе, представляешь? И мечтала написать мемуары. Только вообрази, сколько всего она могла нам рассказать о тяготах женщины в таком сложном путешествии. Миллионы невысказанных слов, тысячи предложений, сотни абзацев, десятки текстов. А Лидия Делекторская? Слышала? Нет? Ну Лидочка, русская переводчица, муза Анри Матисса. Дружила с Паустовским, переводила его на французский. Или Маргарет Штеффин
. Большая любовь, редактор и соавтор Бертольда Брехта
. Сколько она за него переписывала, а сколько накидывала идей? Никто не знает. Потрясающие, но их никто не помнит давно. Даже в России. Даже русскую Делекторскую. Или ту же Штеффин, которая умерла здесь, в Москве.
–
Что она делала в Москве?
–
Была проездом, с Брехтом. Они должны были ехать во Владивосток и оттуда на пароходе – в Сан-Франциско. Туберкулез последней степени. Ее пришлось оставить в Москве. Телеграмму о ее смерти Брехт получил в Иркутске. Ехал по Транссибу, прикинь. А ты о ней даже не слышала. Их никто не помнит. Парамонова их коллекционирует, знаешь? Все мечтает собрать особую энциклопедию. Она же права. Их мысли и слова – это же целая утраченная библиотека. Либерея. Навсегда потерянная, которую мы уже никогда не обретем.
–
Да-да, феминистка Парамонова не могла не знать всех этих дамочек.
Дверь на балкон рывком распахнулась. Низкий порожек переступил улыбающийся Жэка, выглядевший немного протрезвевшим.
–
А что это вы здесь делаете? Там ваши режиссеры «Трудно быть богом» Германа
обсуждают. Кэт, это же твой конек. Не хочешь высказаться? Они там, кажется, все неправильно поняли.