Телефон зазвонил, когда она была на уже на следующем бульваре. Села на скамейку и ответила Сашке.

– 

Ты как? – Осторожно спросил он.

– 

Нормально.

– 

Где ты?

– 

На Сретенском.

– 

Ты понимаешь, что она шла в редакцию, в «Известия» свои?

– 

Это спорно.

– 

Ничего спорного. Что иначе она могла делать ночью рядом со своей работой?

– 

Страстной не по пути, он дальше. Не ехала она ни в какие «Известия», потому что она их проехала.

– 

Кто знает, куда она собиралась, или где была до? С кем встретилась?

– 

Чего ты хочешь?

– 

Провести расследование.

– 

Действуй, Шерлок. – Разрешила Кэт.

– 

Мне нужна твоя помощь. Шерлок – это ты. Ты журналист или я?

– 

Я не журналист в привычном понимании. Я скромный редактор коррсети.

– 

Но ты явно ближе к разгадкам тайн, чем я.

– 

Ну конечно. – Саркастично протянула Кэт. – Пересмотрел американских фильмов про громкие журналистские расследования? «Вся президентская рать»

29

? Или «Свой человек»

30

?

– 

Ты можешь достать все, что тебе нужно, и кого тебе нужно, я столько раз видел.

– 

Когда это было, Ватсон?

– 

Не так давно.

– 

Хорошо, берем это дело.

– 

Нужно внимательно осмотреть место преступления. Там должны остаться следы.

– 

Отличная идея, док. Поезжай. Я сейчас сгоняю помогу Олиной маме и присоединюсь.

Она посидела еще немного и пошла вперед.

Ноги несли сами. По залитым слишком радостным солнцем бульварам, на цветущую весеннюю Покровку. Кэт почти ни о чем не думала, не понимала, спит она, или эта согреваемая нежными лучами утренняя Москва существует в реальности. Сама не заметила, как оказалась на Старой Басманной. Остановилась. Посмотрела на Куракинский31 дворец. Ей кто-то говорил, что именно с этого семейства Толстой карикатурно списал своих знаменитых Курагиных32, изменив в фамилии всего одну букву. Но она не верила. Слишком мало видела сходств. А вот Волконские-Болконские33 – совсем другое дело.

Марья Болконская34, некрасивая скромная сестра Андрея, как две капли воды похожа была на Марью Николаевну. В девичестве – Волконскую, в замужестве – Толстую, мать Льва Николаевича. Еще одна великая, но так несправедливо забытая, прекрасно умевшая рассказывать сказки в темноте: при свете стеснялась. Она умерла в тридцать девять, когда Лёве было всего два. В совершенстве знала пять языков, физику, историю и логику, играла на клавикорде и арфе. Умная образованная дурнушка, совершенно не умевшая кокетничать и флиртовать, отпугивала и без того немногочисленных женихов и только в тридцать, катастрофически по тем временам поздно, вышла замуж. Она оставила горы дневников, которые сформировали будущего гения. Он воспитывался на ее записках, ее саму просто боготворил. Что выросло бы из Лёвы, если бы не ее талантливые рукописи? Стал бы он бесспорным литературным мастером мирового уровня? Создал бы хоть что-нибудь? Написал бы?

В Олиной Либерее Марьи Николаевны не было: она все же оставила богатое эпистолярное наследство. Но если бы Оля составила энциклопедию, упомянула бы и о ней, как о несправедливо забытой. Кэт вдруг захотелось найти подружкины записи и наброски, результаты многих часов, проведенных в московских и петербургских библиотеках. Оля пыталась разыскать как можно больше, собрать по обрывкам, кускам, чужим воспоминаниям, их талант, она мечтала писать обо всех, кто остался в тени гениев, но без которых гениев бы не было. Кэт точно знала: подруга прочла все сохранившиеся дневники Волконской, шаг в шаг прошла по стопам маленького Льва, не исключено, что и сама стала почти гениальным Толстым. Да в итоге в свою же Либерею и угодила, взлетая, диковинной птицей раскинувши крылья, в небо безжалостного Страстного.