Шли мы медленно, Васка сильно хромала и беспрестанно кряхтела, было видно, что передвигаться ей тяжело.
А я никак не могла поверить в то, что все реально. Слишком сильно это было похоже на затянувшийся ночной кошмар, который продолжается, стоит закрыть глаза.
– Ну вот и пришли, – Васка, скрипнув тяжелой дверью, завела меня в каменную комнату. Здесь было ничуть не теплее, чем на крыльце, и усадила на кровать. – Ох, Маруся, как же ты выросла. Вот папенька-то обрадуется. А через недельку он за тобой приедет, заберет тебя из монастыря. И поедешь ты домой, деточка, замуж выходить. Хорошую партию тебе папенька устроил. Соседа нашего сын. Ты его уж, наверное, и не помнишь? А вы же играли вместе, пока ты, деточка, не заболела. А меня папенька твой отправил присматривать за тобой. Уж так я его просила, умоляла все эти годы позволить в монастыре с тобой жить. Да матушка отказывала. Говорила, что пагубна излишняя забота, Господь не велел.
А я наконец-то смогла стянуть с головы одеяло, мельком оглядела комнату, или, скорее, келью. Узкий каменный мешок с низкой деревянной кроватью и сундуком. Окно-бойница, в которое скудно просачивался свет с улицы, наполовину заткнутое тряпьем, чтоб сильно не дуло. Лучина с обгоревшим кончиком, вставленная в щепку возле проема в каменной стене, занавешенного грубой тканью, заменяющей дверь. И сырость. Вездесущая сырость, от которой все углы покрылись пушистыми пятнами противной черной плесени… И я чувствовала стылую влагу грязной и пропахшей застарелым потом постели… Да, я бы тоже лучше спала на крыльце, чем на этом…
Я посмотрела на Васку, говорившую голосом моей мамы. Лица снова не было видно, только тощий зад склонившейся над громоздким деревянным сундуком старухи в длинном, до пола, темно-коричневом платье из довольно грубой материи. На голове серый от множества стирок платок, на поясе грязный фартук… Все тоже явно не первой свежести, не новое и неопрятное…
– Ма… ма… – выдавила я из себя, – ма-ма…
Челюсти так до сих пор и не отошли. Вообще, все тело ощущалось каким-то чужим и непослушным, как будто я отсидела его целиком. И теперь мурашки больно бегали по всем мышцам, сведенным судорогой.
Васка, энергично перебиравшая какие-то тряпки, при звуке моего голоса замерла. А потом медленно поднялась и наконец-то повернулась. И, конечно же, это была не она. Не моя мама. Глупо было надеяться.
Я будто снова потеряла ее. Стало так больно, слезы хлынули, размывая реальность. Но Васка все поняла по-другому.
– Ма-аруся, – резко прижала она руку к сердцу, – Марусенька… ты помнишь? Помнишь меня, маму-Васку?
Она кинулась ко мне, повалилась на колени, обхватывая за талию, и разрыдалась.
И я не нашла сил сказать, что приняла ее за другого человека. Просто подняла руку и положила на спину старухе. Хотела погладить, но руки еще не отошли от онемения и не подчинялись моим желаниям.
А Васка плакала и благодарила Бога за чудесное исцеление любимой девочки…
Глава 2
Васка плакала, а я думала. Все слишком реально, чтобы быть сном, бредом или какой-либо галлюцинацией. Даже щипать себя не надо, чтобы проверить, сон это или нет, все тело болело нещадно. Значит, закрыв глаза на логику и здравый смысл, следует принять то, что является реальностью: я в другом мире. Я, черт возьми, попаданка.
Никогда, кстати, не любила читать подобные сказки, хотя слышала. Но, наверное, в силу возраста, никто из моих немногочисленных подруг, коллег и знакомых ничем таким не увлекался…
Но теперь я на собственном опыте могу прочувствовать все прелести попаданской судьбы. И вот что мне теперь делать? Жаль, я ничего не читала, хотя бы знала, что может грозить попаданкам в другом мире.