Анжелика не посмела сказать, что беременна.

Уцепившись за скамейку или за дверцу, задыхаясь от пыли, она молилась, чтобы окончилось это адское путешествие.

Однажды вечером, после изнурительного дня, карета, мчавшаяся галопом по вершине холма, резко накренилась на повороте и опрокинулась. Кучер вовремя оценил обстановку и удержал упряжку. Удар оказался менее сильным, чем можно было ожидать, но Анжелика, отброшенная к обрыву, сразу почувствовала, что дело плохо.

Ее поспешили извлечь из кареты и уложить на траву на пологом склоне.

Господин де Бретей, бледный от страха, склонился над ней. Король ни за что его не простит, если мадам дю Плесси умрет. С неожиданной ясностью он понял, что речь идет о его голове, и ему показалось, что он уже ощущает на своем затылке холод топора палача.

– Мадам, – умолял он, – вы ушиблись? Но ведь не сильно, правда? Удар был совсем слабым.

В отчаянии Анжелика закричала чужим изменившимся голосом:

– Это вы виноваты, дурак! Ваша адская спешка!.. Вы все у меня отняли. По вашей вине я лишилась всего… Негодяй!.. – И, вскинув руки, она вцепилась ногтями ему в щеки.

На импровизированных носилках солдаты донесли ее до ближайшего города. Увидев кровь на платье, испуганные мужчины решили, что пленница серьезно ранена. Но вызванный хирург осмотрел ее и заявил, что это не его случай и что надо звать повитуху.

Анжелику уложили в доме мэра. Она чувствовала, что ее покидает не только та, новая, жизнь, но и ее собственная.

Запах капустной похлебки наводнял стены этого простого городского жилища и усиливал позывы к тошноте и отвращение ко всему на свете. Иногда над ней нависало красное и потное лицо повитухи под белым крестьянским чепцом. Оно резало ей глаза, как лучи заходящего солнца. Всю ночь добрая женщина отчаянно боролась за жизнь этого странного, словно неземного существа с рассыпавшимися по подушке волосами цвета меда и лунного света и с удивительно загорелым лицом. Загар выступал темными пятнами на восковом лице, глаза ввалились, и лиловые пятна покрывали уголки губ. Повитуха распознала стигматы смерти.

– Не уходи, малышка, – прошептала она, склонившись над Анжеликой, лежавшей почти без сознания, – не уходи…

Молодая женщина с полной отрешенностью смотрела на движущиеся вокруг нее тени.

Вот ее поднимают, стелют под ней чистые простыни, и в теплом сияющем танце проплывает медный диск грелки.

Ей стало лучше, и холод перестал леденить члены. Ее растерли, дали выпить бокал теплого вина с пряностями.

– Выпейте-ка, малышка, надо восстановить кровь, вы немало ее потеряли.

Она почувствовала пряный запах вина, запах корицы и имбиря…

Ах! Запах пряностей… Аромат дальних странствий!.. С этими словами умер старый Савари.

Анжелика открыла глаза. Перед нею большое окно с тяжелыми шторами. За стеклами густой туман, похожий на дым.

– Когда наступит день? – прошептала она.

У изголовья краснощекая женщина смотрела на нее с явным удовольствием.

– Да он уж давно наступил, – весело откликнулась она, – а вы видите туман над рекой. Прохладно сегодня. В такую погоду лучше оставаться под периной, чем тащиться на почтовых. Я смотрю, вы правильно выбрали денек. Теперь, когда вы выбрались из переплета, можно сказать, что это происшествие удачно завершилось. Вы от него избавились.

Увидев отчаянный взгляд, удивленная повитуха продолжала:

– Да чего там! Для знатной дамы вашего ранга ребенок всегда обуза. Уж я-то кое в чем разбираюсь! Меня многие просят освободить их от плода. А для вас все уже и кончилось. И без мучений, хотя вы и заставили меня поволноваться!

И, смутившись молчанием своей подопечной, она добавила: