Греция пока успешно сражалась против Муссолини, но было ясно, что, если к дуче придет на помощь фюрер, дни греческого государства будут сочтены.

Оставалась Югославия. В этой стране считали мощь Германии настолько значительной, что ее не сможет компенсировать никакая помощь со стороны Англии. Оказавшиеся между двух огней, югославы вынуждены были соблюдать величайшую осторожность. Обстановка крайне накалилась, когда Болгария 1 марта 1941 года присоединилась к союзу трех держав, а на следующий день позволила гитлеровским войскам переправиться через Дунай. Дивизии вермахта, как было официально сообщено, должны были «выступить против английских замыслов расширения войны на Балканах и защитить болгарские интересы». Оказавшаяся во враждебном кольце – на севере и востоке немецкие войска, на юге воюющая с Италией Греция, – Югославия 25 марта подписала в Вене соглашение о присоединении к фашистскому пакту…

Гитлер потирал руки, но довольство его было недолгим. В ночь с 26 на 27 марта в Белграде произошел государственный переворот, осуществленный генералом Симовичем, который враждебно относился к Германии и союзу с ней и одновременно боялся войны с Третьим рейхом. Нерешительность и слабоволие Симовича – примерно такими же оказались и члены нового правительства – не позволили приободрившемуся Черчиллю разыграть свою карту на Балканах и в этот раз. Его попытки снова увлечь Турцию к общей борьбе с Гитлером, его указания министру иностранных дел Адену и генералу Диллу – оба они находились в то время в Афинах – установить контакты с Анкарой и Белградом к успеху не привели.

Черчилль лично обратился к генералу Симовичу, призывая его выступить на Албанию, что позволит Югославии занять выгодное положение в неизбежной, по мнению английского премьера, войне против фашистской Германии.

Генерал Симович колебался.

Ни Черчилль, ни Симович не знали, что судьба Югославии была уже решена. Еще в конце того дня, когда был совершен переворот в Белграде, Гитлер собрал совещание главнокомандующих сухопутными и военно-воздушными силами и начальников их штабов. В этот час он принял молниеносное решение, которое тут же изложил с присущим его характеру темпераментом. «Да, – сказал тогда фюрер, – югославы попытались нанести нам удар в спину… даром им это славянское коварство не пройдет. Пусть официально они не расторгли соглашения, заключенное в Вене, пусть! Отныне мы должны рассматривать это государство как враждебное рейху, даже если оно заявит о своих симпатиях к Германии. Это искусственное объединение южных славян должно перестать существовать! Военные действия, которые я собираюсь начать в Греции в начале апреля, будут перенесены и на Югославию тоже…»

И тут вдруг Гитлер, который мрачно наблюдал, как за окном быстро сгущаются январские сумерки, и вовсе не думал о событиях весны прошлого года, с облегчением понял, что питает его отвращение к Франко, сидящему сейчас вот здесь в салоне специального поезда, идущего по заснеженным равнинам России.

«Это он – главный виновник моих неприятностей в проклятой стране большевиков, – подумал Гитлер, и сознание его прояснилось, фюрер явственно увидел себя на том совещании 27 марта 1941 года, которое он открыл весьма неприятным для него известием о переносе срока операции «Барбаросса» на пять недель. – Если бы он дал мне возможность закрыть Гибралтар, англичанам было бы не до Балкан… И эти ублюдки не воротили бы носа от союза со мной, не оглядывались на возможную помощь Черчилля. Тогда мне не пришлось бы отвлекать силы на Югославию, войска успели бы полностью сосредоточиться и перегруппироваться на русской границе и началось бы все, как было намечено, 15 мая, а не 22 июня… Пять недель! Пять недель я потерял из-за этого недоноска… И все выглядело бы иначе, если б дивизии группы армий «Центр» подошли к Москве в августе, а не в октябре!»