Потом отец ходил в школу в Прогонном переулке. Ее красное здание стоит и сейчас. А до революции это был один из домов колонии и училища глухонемых. Их еще много оставалось в этом районе и много работало на Обуховском заводе – в советское время на заводе даже существовала должность переводчика. Отец дружил в детстве с глухонемыми и легко находил с ними общий язык. Это качество передалось и мне.

Это класс школы в Прогонном переулке. Ребята 1925 года рождения. Почти никто из них не вернулся с войны. Отец второй справа во втором ряду.

Запорожская, Обухово, Прогонный, старое Рыбацкое напоминали отцу детство. Дома с огородами, цветники, магазины в деревянных домах в Обухово, старый мост через железнодорожные пути с деревянным настилом, который шел прямо от дореволюционного здания станции с багажным отделением – все это оставалось до 1980-х годов. Отец любил бывать здесь, и был очень доволен, когда мы переехали сюда, в Мурзинку. И дорога в Обухово на первую электричку, за грибами, была для него сентиментальной прогулкой. Как сейчас для меня.

А еще отец (да и не только он, но, наверно, все дети округи) гордился танками Т-26 и Т-28, которые делали на Обуховском заводе, тогда он назывался «Большевик». И мечтал стать летчиком, как тогда все мальчишки. Пел песни времен революции и гражданской войны: «Каховку», «Полюшко-поле», «Там, вдали за рекой». Следил за войной в Испании, вокруг которой был ореол романтики.

А потом была финская война. Она тоже шла как будто где-то далеко. Но оказалась тяжелой, очень бестолковой. Еще при мне очень тихо обсуждали, как матросов посылали в бой в сорокаградусный мороз в ботинках и как целыми эшелонами везли обмороженных и раненых.

Сталинские времена сформировали привычку обсуждать скользкие политические темы очень тихо и только среди своих. А еще лучше вообще не обсуждать. Дядя Коля Киреев на всех вечеринках с сослуживцами выпивал пару рюмок и быстро сматывался, чтобы ничего антисоветского не ляпнуть или с кем-нибудь не поцапаться, чтобы не донесли. Языки развязались только в хрущевскую эпоху, и то – мама пугалась, когда отец, у памятника Володарскому, начинал обсуждать его соплеменников-троцкистов и их дальнейшую судьбу. Предвоенные законы, когда сажали в лагеря за прогулы и опоздания, приучила родителей к жесткой дисциплине, паническому страху опоздать на работу.

Отец был небольшого роста, довольно щуплый, и в детстве его часто обижали местные гопники. Но после того как тетя Вера макнула главного обидчика головой в канаву – проблем уже не было. Зато ум у отца был гораздо выше среднего. Он хорошо учился, был очень аккуратным и настырным. Надеждой деда и любимчиком бабки. И он стал первым в нашем роду, кто поступил в техникум. В механический (по сути – военно-механический) на специальность «техник производства артиллерийских систем». В те времена это было не просто и для него, и для деда с бабкой – дорогим удовольствием было образование. Дед инвалид, а бабка – домохозяйка, дяде Вите еще 13 лет, а тетя Катя и тетя Вера – невесты. Отец стал первым во всей нашей родне, кто поднялся выше пролетарского уровня. И вообще одним из немногих. Вот еще только дядя Витя уже после войны поступил в военное училище.

Отец поступил в техникум в 1941 году. Ему было 16 лет.

Маме в июне 1941 года было 12 лет.

Тетя Лариса с сыном и мама. 1941 год

Война начиналась страшно. Мама вспоминала, как было горько, когда в том тяжелом 1941 году в сводках перечисляли сданные города. Двоюродный брат отца, дядя Миша Дедусь, на все заявления типа «ну мы им дали», говорил: «А как они нам в сорок первом дали». И плакал. «Как вспомню, как они нас…». Он попал в плен в начале войны. С тыла, из леса, на их гаубичную батарею вышли немцы, и «хенде хох».