– Привет, Дэвид, – услышал он вдруг чей-то голос.

Литератор вскинул глаза. Гулко стукнуло сердце. Над столом возвышался мужчина – худой, из-под темного пальто проглядывают джинсы и белая сорочка. Загорелый, с трехдневной щетиной на подбородке. Глаза острые, синие.

Это был он – тот самый человек, которого Дэвид видел на Пенн-стейшн. Наглец, который его толкнул, а затем неотступно шел следом. Увидеть его было все равно что вскочить среди ночи от сатанинской трели телефона.

– Кто… – начал было писатель и осекся.

– Этот стул свободен? – спросил незнакомец.

Дэвид сидел, тупо уставившись на него. На этот изумленный взгляд наглец оскалился улыбкой:

– А впрочем, кто из нас на самом деле бывает свободен? И главное, когда?

– Что?

– Ты так сам в свое время говаривал. Было забавно.

– Я понятия не имею, о чем вы.

Незнакомец уселся напротив:

– Со временем понимание наступит.

– Что вы здесь делаете? Что вам угодно?

– Видеть тебя, само собой.

Дэвид выложил на стол спичечный коробок:

– Я столкнулся с вами в Нью-Йорке. Нечаянно. Затем снова видел вас на вокзале. Вот и все, что я знаю.

– Нет. Это лишь все, что ты помнишь.

– Послушай, – невольно подхватывая фамильярный тон собеседника, обратился к нему писатель, – это что, какой-то розыгрыш? Афера? Из-за того, что…

Его собеседник приложил палец к губам:

– Не надо столько слов. Так лучше узнаешь и лучше усвоишь. И не будешь шарахаться при вспоминании, как оно все делается.

Дэвид непроизвольно заговорил тише:

– О чем это ты? Что еще за оно?

Незнакомец поднял бутылочку литератора и, сделав неспешный глоток, поставил ее ровно туда, где она стояла: прямо на тот же потный кружок.

– Ты меня разыгрываешь? – вытаращил округлившиеся глаза Дэвид.

Нахал откинулся на стульчике и сложил руки у себя за головой:

– Оглядись, дружище.

Дэвид огляделся. Бармен сейчас разглядывал рекламку набора для барбекю. Сидящие поодаль выпивохи сонно глазели себе в стаканы, а один с умным видом читал книжонку.

– Я не случайно выбрал именно пять вечера, – заговорил странный собеседник. – Полуденная смена разошлась по домам, а кое-кто успел набраться, и им теперь все по барабану. Вечерняя толпа еще не привалила. Так что в это время каждый дает другим уйму свободного пространства.

– И что?

– Что я сделал, никто не видел. Значит, этого не произошло. Никто не видит, никто не знает, верно? Ну, хотя бы это тебе о чем-то говорит?

Дэвид сглотнул. Это о чем-то говорило, хотя и неизвестно почему.

– Как ты разузнал, где я живу?

– Я видел поезд, на котором ты отбыл из города. Понятное дело, одного этого было бы недостаточно, но я также слышал, как твоя жена упомянула про какой-то там Рокбридж. А сложить два и два мне ума хватает. К тому же обычно я всегда заполучаю то, чего хочу. Пора бы это тебе уяснить.

Литератор ощутил, как нутро ему сжимает рука – на этот раз куда сильнее, чем раньше. Словно некие пальцы – необычайно тонкие, длинные – выстреливают из рукавов, как пучки лучей, и вонзаются, сжимают, терзают…

– Мне пора, – не своим, чужим голосом выдавил он. – Я пошел.

– Стой. У нас есть шанс, Дэвид. Мы можем снова стать друзьями. Ведь это редчайшая возможность, какой почти никогда не выпадает.

Писатель попытался придать своему голосу спокойствия и твердости:

– Послушай. С деньгами у меня туго. Я вряд ли могу дать тебе того, чего ты хо… мог бы захотеть.

– Как ты ошибаешься! – с чувством выдохнул его собеседник, подаваясь вперед. – Вот так обитать здесь, видеть Доун… Ты понятия не имеешь, как много это значит. А она – она прекрасна. Чудесна. Ты действовал молодцом, дружище. Впору тебе позавидовать. Поздравляю.