Организованный советский альпинизм зародился в 1948 году, когда Сталину положили на стол отчет о битве за Кавказ. Из него следовало, что немецкая дивизия «Эдельвейс», которую и дивизией-то назвать нельзя, поскольку она была размером с полк, три года держала почти всю территорию СССР между Черным и Каспийским морями. Три наших армии пытались против нее воевать, но безрезультатно. Причина проста – «Эдельвейс» состоял не просто из солдат, а из профессиональных альпинистов. Свои позиции они оставили сами, по приказу из Берлина, когда немцы не смогли взять Баку и удерживать Кавказ стало бессмысленно.

До 1948 года этот вид спорта в СССР был уделом любителей. После сталинской резолюции в нем появился государственный подход. В советский КЗОТ внесли изменения, у альпинистов появились льготы: гарантированный летний отпуск плюс возможность взять девяносто дней за свой счет. Альпинизм стал военно-прикладным видом спорта, инструкторам заочно присваивали звания. Появилась система горных лагерей, уровень подготовки вырос на порядок.

В моей собственной жизни горы появились раньше бизнеса. У моей жены, тогда еще будущей, ходил в горы отец, которого тренировал Игорь Ерохин, звезда послевоенных лет. Однажды я увидел в институте объявление об отчетно-перевыборном собрании центральной секции альпинизма МАИ. Пришел в секцию – понравилось, решил вернуться уже всерьез.

Специальных тренировочных центров в Москве тогда не было, мы лазали по вековым дубам – у них очень хорошая кора, прочная, фактурная. Затем начались поездки в Крым и на Кавказ. Отдельная дисциплина – добывание снаряжения, которое советская промышленность просто не производила. Для прохождения скальных участков мы использовали азиатские галоши – остроносые, тонкостенные, их еще в шутку называли пуантами. Иностранцы шизели, когда это видели, но с точки зрения прагматики – очень классная и надежная вещь. В них нога становилась защищенной от травм и очень хорошо чувствовала рельеф камня. За этими галошами специально посылали гонцов в южные республики, налаживали деловые связи. А для снежных и ледовых участков новичкам выдавали тяжеленные кованые ботинки с металлическими зубами – так называемые «трикони». Свои первые горы я топтал именно в них. Рюкзаки, куртки, спальники – все это и вовсе шили сами. Покупали списанные парашюты и делали палатки, распарывали парашютные ранцы и шили рюкзаки.

В горы я впервые сходил, когда мне было восемнадцать. Сначала, как и положено, пережил период эйфории. Пару лет был уверен, что мужчина, который не ходит в горы, – вообще не мужчина. Но это быстро прошло.

Однажды в школе инструкторов мы сдавали выпускные экзамены. Председатель комиссии Николай Николаевич Голубев не стал меня пытать по билетам.

– Я в курсе, что ты и так все знаешь. Лучше ответь мне на вопрос: с чего следует начинать занятие?

– Ну, наверное, нужно познакомиться с людьми, найти подход к каждому человеку…

– Ерунда все это! Надо просто построить всех и скомандовать: «Р-равняйсь! Смир-рно!»

Я с тех пор часто вспоминаю этот урок и убеждаюсь, что большинство из нас действительно ждут именно такой команды. Процентов девяносто людей на планете ведомые, независимо от того, чем они занимаются – мытьем полов, разработкой нанотехнологий или переводом с санскрита. Более того, им нравится быть ведомыми, хотя они ни за что себе в этом не признаются. Такая жизнь более проста и менее энергозатратна.

Когда я начал ходить в горы в качестве руководителя команды, альпинизм уже лишился государственной поддержки. Дисциплина ослабла, стало больше дурной самодеятельности. Я начал сталкиваться с подлостью, глупостью, трусостью – оказалось, что в горах этого добра тоже хватает. Причем не только у других, но и у тебя самого. Только там, наверху, всё это не спрячешь – ты весь на виду. Нужно как-то научиться мириться с чужими слабостями и избавляться от своих. Последнее – особенно трудно. Есть люди, которые на этом этапе уходят из альпинизма, но куда уходить? Внизу ведь все то же самое.