Но эйфория этих гонок неразрывно связана с переживаниями и нервными срывами. Помните, я говорил, что еще в детстве был чемпионом тренировок? В какой-то степени этот синдром меня преследует до сих пор. Уже за сутки до старта, как только я ставлю велосипед в транзитную зону, начинается сильнейший нервяк. Я мечтаю хоть раз выспаться накануне дистанции, но ничего не могу с собой поделать – утром встаю абсолютно разбитый. Тренер меня успокаивает: одна ночь ничего не решает. И он прав: как только звучит выстрел стартового пистолета, наступает мгновенное пробуждение, мир радикально меняется. Ты и дистанция – больше ничего нет.

С этого момента пошла романтика гонки, бесконечный разговор мозга с телом. Мозг говорит: «Спокойно, не гони, будь мудрым, сейчас тебе хорошо, но ведь потом будет очень-очень плохо». А тело не слушается, тело зачем-то уже на этапе заплыва делает совершенно бессмысленный рывок, тело находится в плену инстинкта доминирования. Кругом люди, они тоже стремятся вперед, значит, надо их обогнать. Гонка убирает из головы все лишнее, модель жизни сводится к простейшей цели – выжить и победить. В какой-то момент организм начинает бунтовать: «Ну сколько мне еще терпеть?!» А мозг отвечает: «Сдаться всегда успеешь. А ты попробуй не останавливаться».

И в таком состоянии приходится находиться часами.

Это похоже на синдром раздвоения личности. Как будто ты уже не один, а вас двое. Твой организм – это отдельное существо. Хитрая ленивая сволочь, которая все время норовит прикинуться беспомощным. Но другого организма у тебя нет, поэтому приходится как-то договариваться. Его и перегружать нельзя, иначе сломается, но и недогружать нельзя, а то начинает наглеть. Малейшее послабление – и тело тут же парализует от боли и усталости.

Но иногда оно преподносит тебе приятные сюрпризы: ты уже умираешь, кажется, что все, больше терпеть нельзя, и вдруг – как будто поменяли батарейку – ты побежал дальше без всякого напряга. За определенной гранью ты сам для себя становишься непредсказуем. Мой тренер Давид Вордэн говорит: «Это терра инкогнита. Никто не знает, что там с тобой может случиться». У современных самолетов есть предельный угол атаки, дальше которого штурвал не повернется ни при каких обстоятельствах. У человеческого мозга такого предохранителя нет. Бывают на «железной» дистанции и летальные исходы. Но в моем случае все оказалось с точностью до наоборот. «Железный человек» спас мне жизнь.

Приговоры к высшей мере наказания в большинстве нормальных стран суды уже давно не выносят. Но есть фразы, которые по смыслу идентичны. И одна из них звучит так: «У вас рак».

Диагноз мне поставили в России. Обычно все жалуются на отечественную медицину, а у меня вышло наоборот: накануне я обследовался в Дюссельдорфе, и немецкие врачи ничего не обнаружили. Впрочем, это была ошибка не медицинская, а бюрократическая. Просто проверка на онкологию в этой клинике по умолчанию включала в себя почему-то лишь анализ крови. Рак почки, который обнаружили у меня по возвращении в Москву, находился в состоянии капсулы. Его можно было выявить лишь точечным исследованием внутренних органов.

Диаметр опухоли превышал одиннадцать сантиметров. Это означало, что онкология в организме развивалась как минимум семь лет – по полтора сантиметра в год. Опухоль съела всю почку, вросла в вену и могла прорваться в любой момент. Врачи сказали, что если бы не триатлон, это давно бы случилось и метастазы разошлись бы по всему организму.

При чем здесь триатлон? Дело в том, что прочность оболочки опухоли зависит в том числе от концентрации в организме вещества под названием креатинфосфокеназ (КФК). У меня его содержание было в три раза больше, чем у нормального человека. Это естественная реакция организма на продолжительные нагрузки. Избыток КФК позволял почечной капсуле быть очень мощной. И это не говоря уже о том, что если бы не занятия спортом, я бы вообще не стал проходить это обследование – меня обязали его сделать перед сложным сезоном соревнований.