Она сидела в нетерпеливом ожидании, досадуя, что расходуется газ. В конце концов вынула бутерброд из духовки, хотя сыр еще толком не растаял, и, по-прежнему закутанная, в шляпе, пальто, шарфе и перчатках, принялась за полуготовый завтрак. Было слышно, как за стеной смеется королева-мать и втаскивают в дом мебель. Обращаясь через стену к королеве-матери, Филомина сказала:

– Погоди, погоди, моя милая. Скоро тебе станет не до смеху.

Накануне вечером Филомина видела по телевизору Джека Баркера, который сказал, что бывшая королевская семья будет жить на государственное пособие. Что пенсионеры – королева, принц Филип и королева-мать – будут получать столько же, сколько и Филомина. Прикрыв глаза, она произнесла:

– За все, что Ты дашь мне, благодарю Тебя, Господи. Аминь.

И принялась за завтрак. Откусив кусочек, она долго и тщательно жевала, чтобы растянуть удовольствие. Хорошо бы съесть еще ломтик, но ведь она откладывает деньги: скоро опять вносить абонентскую плату за телевизор.

А королева-мать потешалась над нелепой миниатюрностью окружающего.

– Совершенно восхитительный домик, – хохотала она. – Просто прелесть. Вполне подошел бы в качестве конуры для крупной собаки.

Кутаясь в норковую шубку, она осмотрела ванную. Раздался новый взрыв смеха; видно было, что хохотунья всегда панически боялась зубоврачебного кресла.

– Я просто в восторге, – заливалась королева-мать. – Какая вместительная ванная, и взгляни, Лилибет, даже крючок для пеньюара есть.

Королева посмотрела на прибитый к двери крюк из нержавеющей стали. Есть из-за чего приходить в восторг – обыкновенный крючок, практичный предмет обихода, созданный с конкретной целью: чтобы на него вешали одежду.

– Лилибет, здесь нет туалетной бумаги, – шепнула королева-мать. – Где же ее берут?

Кокетливо склонив голову набок, она ждала ответа.

– Покупают в магазине, – сказал Чарлз.

Он в одиночку выгружал коробки из фургона, который только что подъехал к домику его бабушки. Под мышкой у принца был зажат торшер, с другой руки свисал шелковый абажур.

– Ах вот оно что! – Казалось, улыбка навеки застылаи на лице королевы-матери, будто высеченная в горе Рашмор[14]. – Здесь все невероятно интересно!

– Вот как?

Королеву раздражало, что мать не желает хотя бы на миг предаться отчаянию. Ведь на самом-то деле домик поистине отвратительный – тесный, скверно пахнущий и холодный. Как же мать сможет здесь жить? Она ведь даже шторы ни разу сама не задернула. И вдруг – пожалуйста, изо всех сил, хоть это и глупо, старается не теряться в столь диком положении.

Прибыл Спигги – выполнять уже привычное задание, – и был встречен преувеличенно радостными возгласами. Королева-мать не поверила цифрам в памятке, полученной от Джека Баркера. Не может же комната быть размером девять футов на девять, решила она. Одну цифру, видимо, пропустили – Баркер имел в виду девятнадцать футов. Только потому огромные ковры из Кларенс-хауса перевезли в фургоне в переулок Ад. За этим проследили, сослужив ей последнюю службу, те из челяди, кто не успел напиться в стельку.

Спигги извлек из сумки орудия разрушения: острый нож, металлическую рулетку, черную клейкую ленту – и принялся кромсать бесценный ковер, подарок Персии, чтобы он уместился возле камина, облицованного рыжей плиткой. Спигги вновь был героем дня. Королева-мать прогуливалась в садике за домом, рядом с ней семенила ее корги по кличке Сьюзан. В кухонное окно соседнего домика за ними наблюдала чернокожая женщина. Королева-мать помахала ей, но та нырнула вглубь дома и скрылась из виду. Улыбка на губах королевы-матери чуть дрогнула, но тотчас заиграла вновь, наподобие биржевых сводок в «Файнэншл таймс», когда в Сити выдается трудный день.