Да, конечно, я помню начало тридцатых годов – время голодное и трудное. Время, когда на обеденном столе во многих семьях соседствовали макуха, борщ из крапивы, зажаренный воробей или даже ёж. Благодаря материнской и отцовской заботе, заботам бабушки и дедушки, – наша семья не питалась такими блюдами. Хотя макуха была нередко вполне съедобным продуктом, и не один пуд её стал нашим «лакомством». Дедушка (по отцу) и сам отец трудились на промышленных стройках в Донбассе, их заработки и пайки тоже облегчали жизнь…

Я помню ночные выстрелы, горящие сараи и клуни, хаты и конюшни в годы развернувшейся коллективизации, страшный рёв забиваемых животных. «Жги, режь, ибо завтра всё заберут в артель (колхоз)» – эти тревожные слова нередко можно было услышать в те дни, особенно за бутылкой водки или самогона, из уст дальних или близких соседей.

Должен, однако, засвидетельствовать: на нашем подворье не сгорела ни одна постройка, не спешили поскорее прикончить корову или свинью. Но рядом, на нашей улице и даже на подворьях близких соседей, полыхали сараи и клуни, раздавались выстрелы, слышался рёв убиваемой скотины; душераздирающий плач женщин. Это я слышал. И помню по сей день. Помню и то, что нередко ночью на тачанке по улице к горящим постройкам мчался оперуполномоченный НКВД Золотько. Он был грозой для многих в Барвенково. На его счету не один обезвреженный «враг народа», «враг Советской власти», немало схваченных с поличным «поджигателей и вредителей». Где-то в 36–37-х годах его грудь украсил орден Красной Звезды. В те годы это была весьма редкая и большая боевая награда.

Помню и аресты кулаков и подкулачников, подстрекателей и поджигателей, ставших на путь сопротивления коллективизации, защиты своей собственности, своего личного имущества и хозяйства. Тем более, что, как это хорошо известно, было немало прегрешений и властей, особенно местных угодников-карьеристов, готовых в своём усердии выполнить и перевыполнить циркуляр об обобществлении и довести дело до абсурда. И доводили. Отсюда и стало возможным «головокружение от успехов».

Не все выдерживали столь крутую ломку существовавшего уклада жизни, не могли примириться с потерей своего собственного имущества или скота, приходили в отчаяние. На этой почве покончил с собой и убил свою жену наш близкий сосед. Если не ошибаюсь, в ту же трагическую ночь, когда случилась эта беда, – были сожжены сарай и клуня на его подворье.

Наша улица – Западня – длинная; она насчитывала много десятков хат, протянувшихся километра на два, не меньше. Кстати, в годы организации колхоза улица стала называться «Червоный орач» (или по-русски «Красный пахарь»). На ней жили в абсолютном большинстве крестьяне-единоличники. С началом коллективизации – большинство объединилось в колхоз. Немалая часть «раскрестьянилась» и уехала на заводы и шахты соседнего Донбасса. Но я хочу здесь сказать о другом: не знаю ни единого случая ареста на нашей улице по политическим мотивам. За уголовные преступления – было несколько арестов. Но после «отсидки» все арестованные или осуждённые возвращались в родные дома и семьи.

…Основной доход нашей семьи в довоенные годы создавался руками мамы при непременном участии и сестры, и меня. Главное занятие – выращивание огурцов, помидоров, капусты, картофеля, фруктов, откармливание свиней, разведение кур. За вычетом того, что нужно было для питания семьи, – остальное – на базар в Барвенково, Славянск, Краматорск. Вырученные деньги шли на одежду, обувь и ещё на учебники, тетради, ручки, карандаши и прочие школьные принадлежности для нас с сестрой.