Пятая нога, чёртов мир! Те гонщицы, что побеждали на Млечной Арене, которым аплодировали десятки, сотни тысяч людей – всё были превращены в… это!

Марлен бежала всё дальше и дальше, стараясь не поддаваться истерике. Ящерры её замечали, но больше не пытались «прислонить к стене» – слишком напуганным было её лицо. Ещё бы, в Экталь приезжали только женщины, знакомые с «ситуацией», они знали, как себя вести.

Она бежала все дальше и дальше. Не зная куда, зачем, и что ей за это будет. Пока не увидела выход на балкон. Она выбежала туда, схватилась за перила и, глядя вниз, позволила себе резкий вдох. И ещё один! И ещё! Мало, как же мало!

Перед глазами проплывали образы увиденного. И всё это – в доме судьи! В доме мужчины, которого все гонщицы боготворят. Эти маленькие девочки, вырванные из-под родительской опеки, но чаще всего – даже не знавшие, что такое человеческая доброта! Они верят, что, повзрослев, станут именитыми гонщицами, лучшими из лучших. И получат своей цветок из рук самого Догана Рагарры: сильного, доброго, заботливого, да чего уж – красивого наставника.

Марлен всхлипнула. Да, они становятся лучшими, да, побеждают на Млечной Арене, а что потом? Потом – приглашение в Экталь, где их имеют во всех возможных позах.

Она посмотрела вверх, на небо, пытаясь сдержать слезы.

На улице было непривычно темно. В Мыслите, Марлен привыкла, что даже ночью, на улице всегда много света и в небе летают машины, а здесь – тишина. Еще один каприз ящерра?

Лисица перегнулась через перила и мысленно прикинула, на каком этаже сейчас находится.

Где-то на десятом, пришла к выводу, вниз спуститься не получится. Но даже если бы получилось – что дальше? Ведь не пешком же она будет в Мыслите возвращаться, да и потом, кто ж её отпустит обратно в город без надлежащего сопровождения?

– Хочешь прыгнуть вниз?

Марлен резко обернулась. Голос этот был слишком знаком, ведь обладатель этого голоса методично превращал её жизнь в ад.

На глаза навернулись слезы – почти инстинктивно, почти без её на то согласия. Так иногда реагировали загнанные (другими ученицами) в ловушку девочки в Штольне. Знали, что скоро их будут бить, но понимали – неминуемого не избежать. Остается лишь принять неминуемое.

Он стоял прямо у двери. Расслаблен, спокоен, в своем праве. Марлен еще не доводилось видеть судью в подобном виде – без парадной униформы, без толп ящерров вокруг, охраняющих его покой.

– Так что, хочешь прыгнуть? – спросил он почти с любопытством.

– Нет…

– Почему?

Марлен не знала, что ответить. Почему не хочет убить себя? Почему не прыгает? Или почему не пытается убежать из Экталя?

Лисица промолчала.

Судья тем временем приблизился Марлен. Он положил руки ей на плечи, а затем потянулся к голой спине. Погладил, да так, что Марлен не смогла сдержать судорожного всхлипа. И сразу пожалела об этом, по нахмуренному лицу судья поняла, что надо бы сдержаться.

Она прекрасно понимала, кто перед ней, и что нужно вести себя почтительно. Почтительно – прежде всего, даже когда чужие руки по-хозяйски прикасаются к собственному (родному) телу.

Но одно дело – знать, и совершенно другое – делать. Она осмотрелась вокруг в безнадежной надежде, что кто-то придет ей на помощь. Но никто не спасет, это было понятно и ему, и ей.

А Доган считывал все её страхи, и забавлялся своей маленькой лисой. Он резко дернул её, припечатывая к ограждению балкона. Она почти нависла над пропастью, и единственная опора, за которую в тот момент можно было схватиться, оказалась телом судьи. Лисица была как никогда близка к падению. Если он её отпустит – она упадет. Марлен вцепилась в Догана. Пусть потом наказывает – лишь бы выжить.