Тихий разговор приближался. Я не смел пошевелиться, да и не было времени переместиться поглубже в лес: любой взмах фонаря мог меня обнаружить. Шаги становились ближе. Я больше не мог задерживать дыхание и медленно выдохнул. Грудь болела от усилий и холода, резавшего ножом. Снова негромкие слова. Звяканье пряжек. Шаги остановились. Повернулись. Свет фонаря отражался от грязи.

Я закрыл глаза, прерывисто дыша. Сапоги погрузились в болотную жижу прямо у моей головы. Что-то ткнулось мне в спину, и я не смог сдержать вздох. Раздался крик, сквозь деревья понеслись кисианские слова. Когда чья-то рука схватила меня за плечо и перевернула, я вздрогнул.

Перед глазами покачивалось острие тонкого клинка, свет поднятого фонаря освещал кисианское лицо. Приближались другие шаги. И прежде чем я сообразил воспользоваться ножом на поясе, появились новые лица. Первый левантиец ухмыльнулся.

– Да это же Рах э'Торин, – сказал он, и кисианцы повторяли мое имя словно эхо: «э'Торин, э'Торин, э'Торин», пока оно не растворилось в ночи. – Император будет очень рад тебя видеть после всего, что ты натворил. Тебя разорвут на части. Хотя, похоже, кто-то уже начал работу за нас.

Незнакомый левантиец жестом указал на мои раны, а кисианцы закружили, словно стая сов, их глаза сверкали в свете фонаря.

– Аррон! – воскликнул кто-то. – Это правда он?

В поле зрения появилась еще одна голова. Женщина некоторое время рассматривала меня, потом рассмеялась. Лицо показалось мне смутно знакомым, но я не узнал никого из них, в том числе и третьего подошедшего левантийца.

– Что ж, его величество будет нами доволен.

Человек по имени Аррон согласился.

– Может, даже наградит за то, что наконец поймали врага.

– Врага? – прохрипел я. – Наши враги – чилтейцы и города-государства. Как характеризует вашего императора то, что его главным врагом стал человек, который пытается придерживаться наших традиций?

– Ты убил Сетта.

– За нечестную игру во время поединка! – В гневе я попытался встать, но перед лицом просвистел клинок, и я рухнул обратно на землю. – Он забыл о чести.

Плевок Аррона попал мне в щеку.

– Он всеми силами старался избавиться от тебя. Вот что значит настоящая служба. Настоящая честь.

Слюна стекала по моему лицу, а я смотрел на их лица, искаженные ненавистью такой силы, что я чувствовал ее запах.

– Разве этому учили вас ваши гуртовщики? Этого велели вам придерживаться ваши старейшины? Другие левантийцы никогда не были нам врагами. Мы…

От удара сапога в бок перед глазами вспыхнули искры, и я закашлялся.

– Время болтовни для тебя закончилось, – сказал Аррон. – Так же, как скоро закончится время жизни. Погрузите его на мою лошадь, и отправимся в лагерь. Остальных пусть другие выслеживают.

Они схватили меня за руки и подняли. Я мог бы стоять на ногах, но испытывал мстительную радость, заставляя их тащить такой вес.

Неподалеку послышался крик на кисианском. Левантийцы проигнорировали его, но кисианцы указали в ту сторону, откуда я приполз, и что-то быстро заговорили. Поток слов прервался, когда снова раздался тот же крик, похожий на нетерпеливый приказ, заставивший их быстро умчаться.

– Эй, вернитесь! – крикнул Аррон вслед удаляющимся фонарям. – Куда вы, мать вашу?

Один обернулся, кивком предлагая левантийцам поторопиться. Аррон посмотрел на двух своих спутников. Женщина пожала плечами, насколько могла, не выпуская меня из рук.

– Идиоты, – буркнул Аррон, вешая фонарь на седло не левантийского фасона. – Чем скорее они выучат главные правила, тем…

Из леса на него налетел сердитый рев. Лошадь попятилась и зафыркала, фонарь закачался. Кто-то закричал. Когда крик превратился в бульканье, двое других левантийцев выпустили меня. Я поднял голову и увидел кровь, брызжущую из коленей лошади. Она встала на дыбы, дико брыкаясь во все стороны. Когда она повалилась на землю под хруст плоти и костей, левантийцы разбежались. Фонарь разбился, ослепив меня яркой вспышкой. Вдалеке грохотали копыта, а надо мной двое левантийцев судорожно выдохнули.