Моторы монотонно тянут свою непрерывную, ритмичную песню. Немецкие самолёты летят с завыванием, как стая волков. Вспоминается побасенка, услышанная на аэродроме – расскажет же такое – но непроизвольно смотрю в иллюминатор: солнце заходит впереди, чуть справа по курсу. Самолёт летит на запад!

Воздушный стрелок забрался на тумбу под прозрачным плексиглазовым фонарём и завертел турельным пулемётом. «Ну, сейчас начнётся катавасия!» – подумал я не совсем спокойно. Лётчики на транспортных самолётах были такие же отчаянно смелые люди, как и на истребителях. Под Серпуховом в сорок первом, мне самому пришлось наблюдать, как такой пассажирский тихоход сбрил пулемётным огнём нападавший на него «мессер».

Но стрелок соскочил вниз и присел ко мне.

– Когда налетают фрицы, ваш инструктор здорово работает на ХВОСТОВОМ пулемёте. Для них это неожиданность – они про хвостовой пулемёт не знают, на наших дредноутах мы их сами недавно установили, здорово помогает. Вашего инструктора соблазняем перейти к нам в полк Гризодубовой, но он отнекивается, считает себя коренным омсбоновцем.

– И часто ему приходится работать на «хвостовом»? – спрашиваю равнодушным тоном, без всякой личной заинтересованности, просто чтобы поддержать разговор.

– Часто, почти каждый вылет! – радостно «успокаивает» он меня, – вот там у нас батальонные мины, – он показывает на открытый тесовый ящик со стружками, в котором обычно перевозят яйца, – мы их сбрасываем над фрицевскими окопами на передовой, когда летим обратно пустыми. Нам самим тоже хочется ухлопать фашистов. Внести свой личный вклад в разгром врага. Понятно, когда летим обратно с ранеными партизанами и вывозим детишек, то ЛИНУЮ фронта обратно перелетаем осторожно, почти крадёмся по оврагам, над лесом или в облаках.

Этот весёлый, приветливый парень в расстегнутой лётной куртке воздушный стрелок, свои, каждый раз смертельно опасные, рискованные полёты за линию фронта и обратно, доставку партизанам боеприпасов, высадку десантников, не считает боевым делом, ему лично самому надо «ухлопать фашистов».

Небо окончательно стемнело. Самолёт набрал высоту свыше четырёх тысяч метров. Земля почти не видна, только изредка медленно уползают назад змейки рек. Монотонный гул двигателей навевает дремоту. Не мешало бы вздремнуть минут двести. Иногда самолёт проваливается в воздушную яму, и мы падаем вниз, неизвестно на сколько метров. Захватывает дух, и спине становится холодно, как на гигантских шагах или на качелях. Боязно, лишь бы он не стукнулся об землю.

Вдруг внутри «Дугласа» всё озаряется красными сполохами. Через иллюминаторы ясно видно, как внизу слева вырастают огромные кратеры вулканов и разливается огненная лава, сначала без звука, как в немом кино, потом самолёт начинает вздрагивать и сквозь шум моторов доносятся взрывы.

– Наши бомбят станцию Брянск, горят цистерны с горючим. Под шумок – бомбёжку – незаметно проскочим линию фронта, – кричит мне в ухо подсевший к нам инструктор.

Летим на большой высоте в стороне от зенитного огня. Фашистские эрликоны – зенитки – бьют по нашим бомбардировщикам, но как-то выше и неорганизованно. Линия фронта и горящие эшелоны остаются позади.

Вскоре наступает сплошная темнота, внизу чёрная оккупированная земля. Не видно ни одного огонька, А есть ли вообще там в городах и весях живые люди?

– На, погрызи! – стрелок-радист суёт что-то мне в руку, – это кусковой шоколад, нам его дают россыпью, как кусковой сахар, хорошо помогает от высоты и болтанки. Тебя не укачивает? Нет? Это хорошо, а то некоторые ваши здорово страдают, особенно от воздушных ям. Самолёт резко падает, а желудок у них в это время пытается вверх вылезти, навыворот. Недавно один из ваших не выдержал и пытался открыть дверь: «не могу больше, хлопцы, лучше сигану вниз, а там вас пешим догоню!» Все вместе еле удержали его, здоровый медведь, вроде тебя, а простой болтанки не мог вынести.