Он с трудом поднялся с постели, кое-как собрался, под похмельными парусами с попутным ветром добрался до склада. Федотыч встретил его сочувствующим взглядом. Но сразу дал понять, что снисхождения не будет.

В тот день Игнат разгружал мешки с цементом. Семь часов работы как семь кругов ада.

После разгрузки мужики снова собрались в подсобке. Игната чуть не стошнило, когда он увидел бутылку водки. Равиль по-дружески похлопал его по спине. Мол, ничего, сегодня можно и не пить.

Игната нисколько не вдохновляла эта попойка. Но идти домой он не мог – все силы остались где-то под шестым вагоном. Он лег на сброшенные в углу пыльные мешки, закрыл глаза и в момент уснул.

Разбудил его Геша. Часы показывали на половину четвертого ночи.

– Проспался, братан? – спросил он.

– Да вроде, – потягиваясь, кивнул Игнат.

Мышцы болели, кости выкручивало наизнанку. Зато его уже не тошнило и голова ясная.

– Домой надо идти, – сказал Равиль.

Им всем троим было по пути.

Игнат шел, с трудом переставляя ноги.

– Что, тяжко? – спросил Равиль.

– Не то слово, – невесело вздохнул он.

– И меня уже заманала эта работа. Мля, как папа Карло впахиваю, а бабок с гулькин хрен. Я на зоне и то больше зарабатывал...

Игнат уже знал, что Равиль мотал срок на зоне. В их бригаде чуть ли не половина мужиков за что-нибудь да сидели. Говорят, даже Федотыч был «бугром» на зоне.

– Гонишь ты, – усмехнулся Геша. – На зоне по четвертному за смену не отстегивают. Что там у вас было, отоварка в ларьке за ударный труд?

– Много ты знаешь, – шикнул на него татарин. – Я тебе так скажу, фраерок, может, и не сахарно там, у хозяина. Но зоны я не боюсь. Я там своим всегда буду. А как тебя там примут, я не знаю...

– Да мне и здесь не кисло.

– Не кисло, но медку вдоволь не попьешь.

– А где ты медок в этой жизни видел?

– Я-то видел. А ты нет... Ты уже три года на товарке горбатишься. Так и дальше будешь горбатиться, пока не загнешься. Бревно башка попадет, совсем больно будет...

– Да то что больно – это чешуя. А вот на инвалидность перевести могут, – озадаченно почесал затылок Геша.

– Во! И кому ты тогда на фиг будешь нужен? – подхватил Равиль. – Ты вот на Бурлака нашего глянь. Бабуля пластом лежит, и кому есть до нее дело, а? Ты думаешь, козлы из исполкома грева ей дали? Ага, как бы не так! Еще и хату отобрали. Или я что-то не то говорю?

– Отобрали хату, – подтвердил Игнат.

– Бурлак теперь лямку каторжную тянет, чтобы себя с бабкой прокормить. Это чо, по-твоему, нормально?

– Да кто говорит, что нормально? – возмутился Геша. – На вилы пацан попал. И мы можем попасть...

– А мы, братуха, уже попали. Мы все, ты, я, Бурлак, все мы в дерьме по самые уши. Не знаю как вы, пацаны, а я из этого дерьма выбраться хочу.

– Можно подумать, ты один такой, – пробубнил Геша. – Меня эта хрень вагонная самого запарила...

– А тебе, Бурлак, в кайф жилы рвать? – пронзительно глянул на Игната Равиль.

– А я что? Я ж не всю жизнь так ишачить буду, – пожал он плечами. – Я экзамены летом сдам, дальше учиться буду...

– В бурсу пойдешь?

– Да хотя бы в бурсу, – не стал вдаваться в подробности Игнат.

– На степуху не зажируешь. Если тебе вообще какая-нибудь копейка обломится...

– Почему не обломится? Я вообще-то в школе неплохо учился.

– При чем здесь успеваемость? У тебя предок по убойной статье сидит. А это для тебя клеймо на всю жизнь. Зарубят твою стипендию, как пить дать... Тебя вообще со школы за что погнали?

«За то самое и погнали, – подумал про себя Игнат. За то, что отец уголовник. В самом деле, это клеймо на всю жизнь». Одним своим присутствием он пятнал честь советской школы. Учителя дадут ему такую характеристику, с которой он не то что в институт, даже в медучилище не поступит.