«Хорошо, что у него играет телевизор. Значит, не спит», – успела она подумать с усталой улыбкой, едва увидела в окне разноцветные отблески, а затем уснула.

Очнулась уже в его комнате – раздетая. Катя сидела на стуле, словно кукла, и наблюдала, как он расстилает для нее диван. Заметил, что очухалась, но пока молчит.

Там, где месяц назад стояла новогодняя елка, заметила свою грязную одежду – валялась в углу, будто стог сена. Наконец произнесла:

– Дэн…

– Что такое? Кто… тебя так? – засыпал он ее вопросами.

– Сколько времени?

– Около трех, сама видишь, – ответил он, указав на стену с часами.

Девушка его словно не слышала.

– Я что, уснула на твоем заборе?

– Да хрен с ним, с забором. Я услышал шум и тут же к тебе выскочил. – Он не сказал, что собирался вызывать «скорую», – так разволновался. Сняв с нее грязную одежду, первым делом пощупал пульс – проверил, дышит ли. Он знал, что Катя не пьет, но чувствовал от нее перегар. Картинка пока не складывалась. – Ложись в кроватку. Давай, давай-ка. – С этими словами он помог ей встать и, хотя пройти было всего ничего, он попросил девушку обхватить его за шею – так, чтобы он мог ее придерживать двумя руками.

– Легла?

– Да, – сказала Катя и, помолчав, спросила: – Ты не говорил родителям, что я у тебя?

Телевизор продолжал работать, но без звука. Показывали «Кривое зеркало». Свет от экрана «Радуги» отражался на полу, высвечивая елочные иголки. Вцепились в половик, будто бы отказываясь выметаться вон.

– Нет.

Комната приятно пахла теплом. В небольшой печке трещали щепки.

– Руки были в крови, я их обработал перекисью, пока тебя отрубило. Коленка вон тоже, в мясо.

Катя с безразличием посмотрела на рану.

– Заживет, ты, главное, не волнуйся. Все уже позади. Сейчас йодом помажем.

Достал из ящика бутылочку, взял с подоконника ватные диски. Повернувшись к свету люстры, обмакнул их в коричневый раствор.

– Потерпи, давай обработаем, – наклонился он над ней, будто военный врач в землянке на линии фронта.

Катя зашипела, стараясь не кричать. Понимала, что сейчас она для него – проблема. Сначала будет больно, но затем отпустит.

– Давай я тебя укрою… Будешь спать?

– Не до того сейчас. Ты себя-то слышишь?

– Ты ж бухая. – Молодой человек еще не осознал случившегося. Разум его замер, споткнулся, поднялся на ноги и тут, наконец, воспринял догадку. – Погоди, тебя что, изнасиловали?!

– Денис! – одернула она его с надрывом в голосе. – У меня нашли рак. Я была у врача, а потом вернулась в деревню. Не изнасиловали.

– Не изнасиловали? – по-прежнему не догадываясь, в чем дело, переспросил он.

– Меня подвез парень, и я тебе изменила…

– С кем?! То есть… как рак, онкология?

– Нет, бля, речной. Доставай пиво, вместе пожуем.

Раздались нервные смешки.

– Завтра на работу?

– Издеваешься? Не пойду я завтра на работу.

Катя его уже не слушала: блевала в тазик возле дивана.

– Ну ты даешь… – Денису хотелось рвать на голове волосы, но вместо этого забрал тазик и вынес его на улицу. Вернувшись, закрыл дверь, прошел на кухню.

Слова кружились в его голове неразгаданным шифром, как снег за окном:

«Изменила, потрахалась, рак, умирает, потрахалась, пьяная, онкология, что дальше?»

Правда била по голове. Требовалось выпить. Налил себе триста грамм водки – все, что осталось, – в большую кружку с медвежонком. Выпив залпом, помолился о том, чтобы все было хорошо, хоть и не считал, что верит в Бога. Когда вернулся к Кате, в печке догорали деревяшки.

Присев рядом с Катей, сухо сказал:

– Все, давай по порядку…

Около часа ушло на то, чтобы ввести человека в курс дела. Как Денис ни старался, эмоции несколько раз брали верх над рассудком. Это было похоже на шизофрению: одна его половина слушала с участием и терпением, пока вторая кипела от злобы, ревности и отчаяния. Закончив пересказ, Катя начала сыпать жалобами на то, что мир несправедливо с ней обошелся. Рано оставшийся без родителей, Денис не смог сдержаться от укола: