Второй важный урок мы с Валентином получили во время обеденного перерыва в тот же день. Наскоро сжевав ещё горячую лепёшку с сыром из ближайшей забегаловки с тандыром, Валя уселся на крыльце и начал что-то быстро записывать огрызком карандаша в свой блокнот, который обычно использовался для всяких рабочих пометок, вроде необходимой длины труб для нового заказа и прочей цифири. Через минут двадцать среди перечеркнутых строчек можно было разобрать вот что:

Небо сегодня такое синее,
Ультрамариновая артерия;
Кажется, я потихоньку вылинял,
Мысли – бесформенная материя.
Кажется мне, я сегодня в адовом
Пекле с руками кроваво-красными;
Прячусь от мира, как черт от ладана,
Вместе с похожими непричастными.
Дремлет за лацканами безмолвие,
А за душой – три гроша проржавленных;
Облако-сердце застыло оловом,
Уровень глотки – ручными жабами.
Втайне касаюсь живого дерева,
Кожи морщинисто-можжевеловой;
Может, отступит моя истерика,
Неподконтрольная, оголтелая.
Небо сегодня такое синее
На полпути до границы космоса;
Я на свободу его бы выменял,
На черно-белые жизни полосы.

Ну, написал и написал. Молодец Валя, молодец я, раз смог его настроить на нужный лад. Да и стихотворение вышло неплохое. Но вот зачем в этой своей творческой эйфории идти в раздевалку и декламировать написанное своим коллегам, мягко скажем, не привыкшим ни к какой поэзии, кроме той, что передают на «Радио Шансон»? Загадка. И моя недоработка, конечно же.

В этот раз Вале повезло, удивлённые коллеги списали его странное поведение на возможное сотрясение мозга после удара трубы и ограничились только тем, что попросили больше не декламировать свои стихи перед коллективом. Правда, сказано это было чуть в более привычной для них форме, с упоминанием возможной сексуальной ориентации Валентина и прочих полагающихся в таких случаях словоформ.

Валя всё понял сразу, ведь парень он был далеко не глупый, я же для себя отметил, что важно учитывать не только время и место, но и окружение. Ничего, первый блин, он такой, с ним всякое случается.

Глава 16. Катерина

Жила-была девочка. И звали её Катя. Родилась она в небольшом посёлке, в семье учительницы и главного агронома местного колхоза, поставлявшего на столичные рынки картошку, свёклу да белокочанную капусту. По местным меркам семья была достаточно обеспеченная и интеллигентная, что особенно сильно раздражало односельчан. Поэтому жили Филимоновы уединённо, даже немного замкнуто.

Единственную дочь свою родители воспитывали собственным примером и книгами. Читать Катя научилась очень рано, года в четыре ещё, после чего привычка не расставаться с книгой прочно вошла в её жизнь навсегда – даже за обедом, ещё до поступления в первый класс, девочка читала «Книгу джунглей» или, например, «Приключения Тома Сойера».

Но, в отличие от своих родителей, Катя не стала заменять реальный мир миром вымышленным и очень естественным образом сочетала в себе начитанность, вежливость, пунктуальность и прочие черты, взращённые в ней родителями, с общительностью, тягой к уличным приключениям, играм и мелким безобразиям, коих на сельских улицах можно было найти сколько угодно. Если бы вы видели девочку Катю в её десять лет, то сразу бы поняли, почему она так любила повесть Астрид Линдгрен «Пеппи Длинныйчулок».

Время шло, Катерина взрослела, хорошела, ловила на себе странные взгляды одноклассников и соседских мальчишек, перестала быть начитанным уличным сорванцом и как-то незаметно для себя самой превратилась во что-то новое, пока ещё несколько угловатое, неуверенное в себе и нерешительное, но очень обаятельное нечто.