Иногда Эйлин слышала, как ссорятся соседи – Грейди или Лонги. Ей это было приятно – значит, не только в ее семье бывают сложности. Родители тоже, заслышав повышенные голоса за стенкой, переглядывались, многозначительно подняв брови или загадочно улыбаясь.

Однажды за обедом отец, кивнув на комнату мистера Кьоу, сказал:

– Он не вечно здесь будет.

Эйлин опечалилась, представив себе жизнь без мистера Кьоу, но тут отец прибавил:

– Дай-то бог.

Сколько Эйлин ни прислушивалась, из комнаты мистера Кьоу доносился только скрип кроватных пружин, шуршание пера о бумагу или тихое похрипывание кларнета.

Однажды они всей семьей сидели за столом, как вдруг мама вскочила и выбежала из комнаты. Отец бросился следом, плотно закрыв за собой дверь. В приглушенных голосах слышалось сдерживаемое напряжение. Эйлин подобралась поближе к двери в спальню.

– Я его верну.

– Дурак чертов!

– Я все исправлю.

– Как?! «Большой Майк не берет в долг ни пенни!» – передразнила мама.

– Способ найдется.

– Как ты мог до этого довести?

– Думаешь, мне нравится, что мои жена и дочь живут в такой халупе?

– Вот прекрасно! Значит, это мы виноваты?

– Я этого не говорил!

Сквозняком качнуло дверь, она плотней прижалась к ладоням Эйлин, так что сердце заколотилось быстрее.

– Не надо ничего придумывать, – сказала мама. – Просто ты любишь лошадок и ставки.

– В глубине души я все время думал о вас, – ответил отец. – Я же знаю, тебе здесь не нравится.

– Когда-то я думала, что ты можешь стать мэром Нью-Йорка, – сказала мама. – А тебе довольно быть мэром «Догерти». Не владельцем даже – мэром пивной. – Она добавила, помолчав: – Надо было мне его носить не снимая.

– Я верну, слово даю.

– Не вернешь ты его, сам знаешь.

Все это время мать старалась не кричать и от этого почти шипела, а сейчас она говорила тихо и грустно.

– Все время ты отрываешь от нас по кусочку, каждый день. Когда-нибудь совсем ничего не останется.

– Прекрати! – сказал отец, а потом наступила тишина.

Эйлин старалась представить, как они там стоят, обмениваясь неким безмолвным знанием, словно две каменные статуи, чью душу ей вовек не понять.

Позже, как только осталась одна в квартире, она заглянула в ящик бюро, где мать хранила обручальное кольцо – с тех пор, как однажды мыла посуду и чуть не упустила его в трубу. Эйлин любила смотреть, как мама открывает коробочку – полюбоваться игрой света на сверкающих гранях, так она думала. Только сейчас, увидев на месте коробочки пустоту, Эйлин поняла, что мать проверяла, на месте ли кольцо.

За неделю до того, как Эйлин исполнилось десять лет, они с отцом вернулись вечером домой и не увидели маму в кухне. И в спальне ее не оказалось, и в ванной тоже, и никакой записки нигде.

Отец подогрел консервированную фасоль, поджарил несколько ломтиков бекона и нарезал хлеб.

Пока они ели, вернулась мама.

– Поздравьте меня! – сказала она, снимая пальто.

Отец не спеша прожевал.

– С чем поздравить?

Мама шлепнула на стол какие-то бумаги и посмотрела на отца в упор, точно дразнила. Он откусил еще бекона, взял бумаги, прочел и нахмурился.

– Как ты могла? – тихо спросил отец. – Без меня?

Можно было подумать, что он обиделся, – только Эйлин знала, что отца ничто на свете не может задеть.

Мама смотрела чуть ли не разочарованно, что на нее не кричат. Собрав бумаги, она ушла в спальню. А отец через пару минут снял с крючка шляпу и ушел.

Эйлин отправилась в спальню и села на свою кровать. Мама курила, стоя у окна.

– Что случилось, я не поняла?

Мама указала на комод:

– Это бумаги о натурализации. Иди посмотри. И поздравь меня: с сегодняшнего дня я гражданка Соединенных Штатов.