– Дачесс, иди в дом.

Дачесс ничего не сказала. Молча последовала за матерью, оглянулась один раз на этого, чужого, будто посланного охранять ее.

Рубаха, порванная в драке; внезапность лунного света. Грудь как рельефная карта с перекрестьями шрамов – старых и сравнительно свежих.

Обуреваемая усталостью, Дачесс даже не пыталась бодриться. Плелась еле-еле – стоило ускорить шаги, как становилось тяжело дышать. Все равно воспаленные, красные веки никуда не денешь, не скроешь. А шум в ушах – эхо давних скандалов – вообще неистребим, по этому поводу и заморачиваться не стоит.

Робин дернул ее за руку, она опустила взгляд. Ясные глазки, свеженькая мордашка – определенно, Робин спокойно проспал всю ночь.

– Ты в порядке, Дачесс?

Ишь, волнуется.

Она несла и его рюкзак, и свой. Предплечье щеголяло синяком – Дачесс ночью ударилась, при падении. Проект с семейным древом был готов лишь наполовину. Училась Дачесс сносно, перебивалась с тройки на четверку; съехать – себе дороже. Держаться старалась тише воды ниже травы. Нельзя ей вляпаться, иначе Стар вызовут в школу. С родительскими собраниями Дачесс выкручивалась: «Понимаете, у мамы вечерняя смена, она не может прийти»; пока что прокатывало. На большой перемене уединялась – незачем ребятам видеть, что там у нее в пакетике для завтрака. Порой – только хлеб с маслом, причем нередко черствый до громкого хруста. Она такая не одна, у некоторых дела еще хуже; Дачесс это знала, просто не хотела примыкать к лагерю вовсе заброшенных.

– Я спала рядом с тобой, а ты всю ночь лягался, – сказала она брату.

– Прости. Ночью кто-то шумел. А может, мне приснилось.

Робин пробежал чуть вперед, нырнул в соседний двор, нашел там длинную палку. С ней и вернулся – будто щенок. Стал представлять старика – опирался на палку, кряхтел, пока Дачесс не рассмеялась.

Открылась парадная дверь, и на крыльце возник Брендон Рок, известный трепетным отношением к своему «Мустангу». Стар говорила, лучше бы он так о жене заботился – глядишь, она бы до сих пор с ним жила.

На Брендоне была куртка-университетка[13], линялая и тесная – рукава с трудом дотягивали до середины предплечий. Брендон зыркнул на Робина.

– Не смей приближаться к моей машине.

– Сдалась она ему!

Брендон пересек лужайку, остановился почти вплотную к Дачесс.

– Тебе известно, что там спрятано?

Он мотнул головой в сторону «Мустанга», заботливо покрытого синим брезентовым чехлом. Ритуал Дачесс наблюдала ежевечерне: Брендон укутывал свою тачку, словно бесценного первенца.

– Мама говорит – насадка на пенис.

К удовлетворению Дачесс, Брендоновы щеки вспыхнули.

– Это «Мустанг» шестьдесят седьмого года.

– Ага. И куртка тоже в шестьдесят седьмом сшита.

– Потому что это мой номер. Ты у мамы поспрашивай обо мне. Я был чемпионом штата. Говорили, что у меня напор тореадора.

– Как-как? Запор пидора?

Робин шагнул к Дачесс, взял ее за руку. Брендон сверлил ей спину взглядом, пока они с Робином не свернули с Айви-Ранч-роуд.

– Чего он разозлился, Дачесс? Я к его «Мустангу» даже не подходил.

– Брендон хочет с нашей мамой встречаться, а она ему каждый раз – от ворот поворот. В этом все дело.

– Вчера Дарк приезжал, да?

Они шли навстречу солнцу. Владельцы магазинчиков поднимали рольставни – готовились торговать.

– Я лично ничего не слышала.

Зимой, без курортного лоска, Кейп-Хейвен куда милее, куда честнее, считала Дачесс; зимой он – как все города. Лето – долгое, дивное, дрянное – ее изматывало.

Возле закусочной Рози, под тентом, как всегда, расселась компашка Кэссиди Эванс. Мини-юбки, длинные загорелые ноги напоказ. Патлами трясут, губки надувают – чмоки-чмоки, подружка.