– С кем это ты, мама, там разговариваешь?

– А с кем мне разговаривать, как не с коровой, она тоже человеческий голос слышать хочет.

Федор, не мешкая, уже по темноте, по своим следам, видневшимся на снегу, заспешил назад. Мрачные мысли нес он с собой: деревня небольшая, люди такие приветливые были, дружно жили, друг другу помогали, а пришла беда – поменяла людей. Это же надо такому случиться: дочка тетки Ольги замуж за полицая вышла, брат в полицию подался, а другой – в партизаны, почти как в Калиновке. Вот и пойми этих людей, что у них там в душе творится; тут и в своей душе не всегда разберешься, а в чужой тем более. Как ни утешал он себя, а раздражение и злоба на Лотошино не проходила, надо бы полком напасть на полицаев да погонять хорошенько – глядишь, и другим наука была бы.

С такими думами появился он на второй день в лагере, доклад его был безрадостный. Успокоил всех Устименко:

– Ты же, Федор, важные сведения принес: оказывается, и там партизаны есть, и знаем, сколько там полицаев, и кого они боятся, тоже заем. Это важные сведения, надо будет установить нам связь с теми партизанами.

Его поддержал Лукин, сообщив, что в Новоселках три человека рвутся в их полк, а Федор высказал свою думу:

– Не мешало бы туда всем полком сходить да показать людям, что советская власть – она жива.

Его предложение почему-то осталось незамеченным.

В землянке у Лукина шло совещание, возникало немало вопросов в связи с возможным пополнением. Получалось, что их полк может вырасти на шесть-семь человек сразу, а это уже будет большая сила, только надо решить, когда их забирать сюда, в лагерь. С их размещением проблем не было, хуже обстояло дело с пропитанием, но особенно всех озадачил своим уже не раз обозначенным вопросом Грушевский:

– Сколько будем сидеть вот так, сложа руки, когда идет война?

Этот вопрос обсуждался горячо, часто поднимался крик, и тогда Лукин успокаивал крикунов командирским тоном.

Наконец пришли к согласию, что новичков надо призвать через месяц, не раньше, а еще наладить связь с Иваном Захаровичем, которая оборвалась после гибели Ивана, и продолжить работу в деревнях.

Заставил задуматься многих вопрос Федора:

– Приближается весна, будем ли помогать людям в Калиновке и Новоселках в посевной?

В этом вопросе получилось полное согласие: надо помогать.

Приближалась весна, она будоражила, звала, вселяла надежды на новое и радостное. Почти всех в семейном лагере и лагере военных можно было видеть возле землянок. Около Степана почти всегда вертелся Змитрок, старался помочь ему управиться с коровой и конем, а животные тоже жаждали движения и свободы.

Степан запрягал коня в сани – надо было подвезти стожок сена, что он присмотрел, когда возвращался из Сергеевки; чей этот стожок, он не знал, но что делать, если корма оставалось всего дня на два-три. Змитрок взялся за самую ответственную работу – заправить дугу в оглобли саней, а Степан украдкой наблюдал за этой нехитрой, но ответственной операцией по упряжке лошади в сани и с радостью отмечал: молодец внук, уже сам сможет, если надо, запрячь коня.

– Ну, Змитрок, тебя уже скоро можно в партизаны брать – коня запрягать умеешь, – радостно улыбаясь, произнес Степан и чуть не упал, поскользнувшись на кочке, укрытой подтаявшим снегом. – Вот скажи, чуть не упал! Мало что скользко в бахилах, так еще и весна глаза ворует.

– Дед, а как это весна «глаза ворует», – удивленно спросил Змитрок.

– В такую пору, когда весна наступает, ты на снег или вверх смотришь, и глаза сами прижмуриваются, а то и закрываются – так она и ворует их. Ты, Змитрок, оставайся дома – будешь матери помогать. Да за коровой смотри, напоишь ее вечером водой, может, найдете, что в воду подмешать. Я вернусь, скорей всего, завтра к вечеру.