– Марш в хату и там, значит, сидите!

А в это время со стороны огорода послышалась немецкая речь.

Якуш подошел к дровотне и сел на пень. Два немца обошли гумно, зашли в хлев и, увидев сидевшего Якуша, направились к нему. Один махал рукой и что-то говорил, Якуш понял, что немец требует, чтобы он встал. Якуш встал, его лицо как-то сузилось и стало хмурым и неприветливым. «Ходят как у себя дома», – пронеслось в голове. Немцы о чем-то между собой переговорили, и тот, что был помоложе, снял каску и, прицепив ее сзади за ремень, направился в хату, а второй, что постарше, вышел за калитку. Якуш услышал, как немец в хате что-то громко требует, затем послышался стук двери и плач в сенцах внучки Оксанки. Во двор выбежал испуганный Василек, а потом закричала Даша:

– Ты что, не видишь, что дитя упало? Чего ты меня штурхаешь, что я тебе такое сделала?

Выходя из сеней, немец ее толкнул прикладом в спину. Даша вдруг развернулась, схватилась двумя руками за винтовку и стала тянуть ее к себе. Было видно, что немец растерялся, а Даша, зло пыхтя, продолжала вырывать винтовку из рук. Немец резко дернул винтовку вверх, но Даша ее не отпустила, а с еще большей силой рванула к себе. Немец крутнулся и прижал Дашу бедром к стене сеней, ее рука соскользнула со ствола, и она потянулась ею к лицу немца, а тот, уклоняясь, стал наносить Даше удары ногой.

Силы медленно оставляли Дашу, и тут ей на помощь бросился Василек. Немец уже прочно держал винтовку и хотел со всего маху пнуть Василька ногой, но нога, описав дугу, поднялась слишком высоко, и немец рухнул на землю. На него сразу бросились Даша и Василек. Немец сумел оттолкнуть Василька и стал валить Дашу на землю.

Но вдруг он обмяк и повалился возле ганочек, выпустив винтовку из рук. Даша, тяжело дыша, стала подниматься на ноги. Возле нее стоял Якуш, держа в руке топор-колун. Все трое уставились на лежащего немца. От удара обухом по затылку на его волосах показалась кровь.

Первым заговорил Якуш:

– Так, значит, забирай детей, Даша, и сразу за гумно, там ползком по меже. В конце огорода есть канавка, по ней дальше – и левее, к лесу. Слышишь, Василек, левее, не к смолокурне. Будешь идти на солнце, на солнце. Даша, значит, забирай детей – и быстрее за гумно.

Даша вдруг громко заголосила, обхватив руками голову.

– Цыц ты, цыц! Сказано, бери детей – и бегите скорей.

Якуш стал их подгонять и, выталкивая за гумно, повторял:

– Значит, на солнце, на солнце идите.

За гумном он снял пиджак и кинул его Васильку.

– Надень – и ползком, а я тут останусь.

Он понимал, что ему с ними не убежать далеко, да и им тоже, если не задержать здесь этих германцев: «Постреляют они всех нас тут, как зайцев на снежном поле». Также он осознал, что здесь его место, о котором он в последнее время стал задумываться, и прошептал:

– Быстрее, Василек, бежите от смолокурни, от смолокурни – там могут найти.

Когда они, пригибаясь, подбегали к меже, Даша рванулась к блиндажу и что-то оттуда вынесла. Якуш видел, как они на четвереньках ползут по меже; только Оксанка то пыталась ползти, то падала, то снова поднималась, пока Даша не взяла ее на руки и не побежала, пригибаясь.

Они уже были почти в конце огорода, когда Якуш услышал гортанные крики, доносившиеся с улицы; он понял, что немец кого-то зовет. Он вернулся к хате, взял винтовку, подержал ее, как бы определяя, сколько она весит.

К калитке приближался немец и кричал: «Ганс, Ганс…» – и что-то еще на своем языке. Якуш повертел винтовку в руках, открыл и закрыл затвор и, не целясь, выстрелил в сторону, откуда раздавался голос немца. Выстрела, казалось, и не было, только крик немца перерос в визг. Якуш с винтовкой отошел к стене сарая, что была ближе к улице. На улице послышались немецкие команды, и Якуш снова выстрелил. Затем сел, зажал винтовку между ног стволом вверх, обхватив ее руками; ему казалось, что он засыпает. Беззвучно перед носом летала муха, все замерло и стало тихо-тихо.