– Предметы личной гигиены – к осмотру!

Мама дорогая! Далеко не все имели это в карманах. У каждого за внутренним отворотом бескозырки были воткнуты две иголки, с белой и чёрной нитками, но платков, да ещё белоснежно чистых, да ещё и отглаженных, да к тому же расчёсок со всеми целыми зубьями… Короче говоря, человек двадцать из строя были изгнаны и с позором отправлены в роту для исправления. В том числе и я, и ещё несколько человек нашего взвода, а вот дружище Мишка и прочие «питоны» преспокойненько вытащили из карманов отглаженные платки и расчёски. На наше злобное шипение, почему же они нас не предупредили, Мишка спокойно ответил, что принимал нас ранее за культурных людей, у которых в карманах эти гигиенические причиндалы должны всегда быть, а теперь, мол, и не знает, стоит ли к нам относиться, как к культурным людям. И всё это с тончайшим «питоно»-флотским юморком. Ответить на это мы не успели – нам надо было срочно бежать в роту исправляться.

После исправления нашего внешнего вида настало время торжественного марша с лихой песней, в которой обязательно должны присутствовать морские мотивы. Ранее, в течение уже приличного времени, мы каждый день отрабатывали слаженность этого строевого песнопения. Даже на вечерней прогулке. У каждой роты была своя песня. Наша рота пела «Ладогу». Запевали всегда лучшие певуны-солисты, среди которых особенно выделялся голос Юрки Быстрикова:

Сквозь шторм и бури, через все преграды

Ты, песнь о Ладоге, лети!

Дорога здесь пробита сквозь блокаду –

Родней дороги не найти!

Мы дружно подхватывали припев:

Эх, Ладога, родная Ладога!

Метели, штормы, грозная волна.

Недаром Ладога родная

Дорогой жизни названа.

В песне пять куплетов. Да ещё пять припевов к ним. Если петь все их подряд, то получилось бы долгонько, а время прохождения мимо начальства ограничено, поэтому, как правило, следующие два-три куплета мы пропускали. Запевалы выводили мужественными голосами последний куплет:

Когда пройдут года войны суровой,

Залечит раны город мой.

Народ вздохнет и песню с силой новой

Споет о Ладоге родной:

Припев последнего куплета мы орали особенно яростно, грозно печатая шаги:

Эх, Ладога, родная Ладога!

Метели, штормы, грозная волна.

Недаром Ладога родная

Дорогой жизни названа.

Начальник строевого отдела ВВМУРЭ, полковник Челидзе Александр Александрович – «Папа Чил» – был для нас – первокурсников – настоящей загадкой. Мы задумывались, отчего у него такая строгость к подчинённым, хотели узнать, откуда умение носить форму так потрясающе красиво, с особенным военным изяществом, даже лоском? Мы жили в такое время, когда почти все наши отцы и большинство старших офицеров-преподавателей воевали. Для нас вопрос «воевал ли этот человек или нет?» – был как проверка, как пропуск к хорошим людям. Если воевал, то честь ему и хвала, и всеобщее уважение. Судя по наградам на груди начстроя, он воевал. Но где, как? Осторожно расспросили преподавателей, тех, кто постарше. И вот что получилось.

Осень 1941 года. Враг рвался к Ленинграду. 8 сентября началась блокада. 16 сентября немцы прорвались к Финскому заливу и отрезали Ораниенбаум и оборонявшиеся в его окрестностях части нашей 8-й армии от Ленинграда. 17 сентября захвачена Стрельна, 23 сентября – Петергоф. Немцы были остановлены буквально на окраинах Ленинграда. Вдоль Финского залива образовался «пятачок», занятый немецкими частями, протяжённостью 60-65 км и почти 25 км в глубину. Этот «пятачок» стали называть Ораниенбаумским плацдармом противника. Чтобы деблокировать его, командующий Ленинградским фронтом генерал армии Георгий Константинович Жуков велел 8-й и 42-й армии провести совместную наступательную операцию и разбить Стрельнинско-Петергофскую группировку врага. Вначале предстояло отбросить немцев от берега Финского залива и расчистить дорогу на Ораниенбаум. Для этого Георгий Константинович Жуков приказал организовать из Ленинграда серию морских десантов. Их было пять: