— Давай, братец, — распорядился человек в маске. — Ищи любую компроментацию.

Последнее слово он выговаривал по слогам.

Солдаты вихрями влетели в тёплые сени, застучали башмачищами по лестнице, поднимаясь в людское. Князь, как был — домашнем архалуке, тапочках и ночном колпаке, медленно опустился на колоду для рубки дров.

— Что же такое на свете белом деется? — жалобно проблеял он.

А из дома уже слышался стук переворачиваемой мебели, треск вышибаемых дверей, грохот разбитой посуды и женский визг, переходящий в истерику.

— Простите, сударь, — вежливо откозырял статский. — Я должен подняться к моим людям, не то натворят делов.

— А я? Мне что делать? — потерянно спросил князь.

— Оставайтесь здесь, никуда не уходите. Надеюсь, я могу положиться на ваше слово, и потому не буду оставлять подле вас караул?

— Не убегу, обещаю, — робко сказал Малышевский. — Только не губите, милостивый сударь.

Человек в маске сдержанно кивнул и пошёл в дом, где уже вовсю шёл обыск. Солдаты, не зная усталости, обшаривали особняк Малышевских сверху донизу, ничем не гнушаясь, разве что под юбки женщинам не лезли.

Почему-то более всего их интересовал не кабинет, в котором стояло бюро с крепкими замками, где хранились бумаги (ключей от бюро не спрашивали, замки не сбивали); не широкие полки дубовых шкафов, ломящиеся от книг, а содержимое кошельков да шкатулок с драгоценностями князя, его супруги и дочерей. Вот только испуганные до смерти хозяева смогли осознать не сразу. Далеко не сразу.

Давно уже закончился обыск. Не найдя крамолу, но наведя немалого страху, солдаты и статский удалились, унеся несколько узлов, в котором бренчало и звенело богатство семьи Малышевских, дедами и прадедами нажитое.

Князь пил у себя в спальне сердечные капли, выписанные немецким лекарем, а потом долго молился перед старинными образами, вознося благодарность Господу, что всё обошлось благополучно, что его не заарестовали и не повезли в крепость.

Рядом тихо плакала и молилась жена, а за стеной в четыре ручья ревели дурёхи дочери.

6. Глава 6

Связанного по рукам и ногам Хрипунова они положили на телегу, временно реквизировав её у рабочей артели, мостившей дорогу. Услышав, что повозка требуется для нужд Тайной канцелярии, мастеровые помогли загрузить беглеца.

Не спеша тронулись. Телега грохотала и подпрыгивала на недоделанной мостовой. Помощник архитектора и артельщики долго смотрели ей вслед.

Фёдор успел оклематься. Лежа на спине, смотрел в затянутое облаками небо и зачем-то ухмылялся.

— Чего лыбишься? — спросил Турицын, шедший сбоку.

Ухмылка пойманного сбивала с толку. Не с чего Хрипунову было радоваться. Впору унынию предаваться.

— Больно ловко меня малец твой приложил, — признался Фёдор. — Как его кличут?

— Иван Елисеев. С сего дня копиистом в Тайной канцелярии служит. Веди себя прилично, не то он ещё какой-нибудь кунштюк на тебе спробует, — пообещал Василий.

Сам же герой происшествия шёл молча, скромно потупив взор. Будто и не было поединка, который произвёл на невольных зрителей столь неизгладимое впечатление.

— Меня только батька мог боем бить, да и то, покуда мы с ним ростом не сравнялись, — с задумчивым выражением произнёс Хрипунов. — А уж потом, как подрос я, никто со мной более потягаться не мог. Ни разу поражения не терпел. Думал, что до самой старости не потерплю.

— Тебе до старости ещё дожить надобно, — вздохнул Турицын. — После твоих вытворений, спустит с тебя Хрущов три шкуры. А то и сам Ушаков…

— Может, обойдётся? — слабо веря в свои слова, предположил беглец.

— Не обойдётся. Дров ты наломал много, Федя, — заверил Василий.