Когда ничего на свете нет нежнее моей жены.
И шорох зеленых садов, и яблонь цветущих касанье,
И каждого ясного утра просторная тишина,
И каждая строчка – обязаны ей – Оксане,
Которая из бессчетных единственная жена!»
Я славлю тот день и час, как увидел тебя впервые,
Когда непослушным стало в привычных руках весло…
Когда ж ожила земля и всходы взошли яровые —
Из первого смутного трепета огромное чувство росло.
Когда отцвели сады, нагрянули белые ночи,
А юность ломилась в ставни и звала любить и жить —
Я уже знал, я убедился воочию,
Как от зари до заката с девушкой можно дружить.
Назавтра сказали: «Пока!» и встретили юность в шинели,
В казармах, теплушках, окопах, в горластом пехотном строю.
Мы жизни хлебнули вдоволь, а прифронтовые метели,
Лицо обжигая до боли, пели нам песню свою.
И вот походы прошли: в степях, крутыми холмами
Пролег наш тернистый, славный, потом политый путь.
А дружба? Будьте спокойны: привязанность, выношенную годами,
Ни время, ни люди не в силах теперь пошатнуть!
Скоро расплавят снега солнца лучи. Неземные,
Сладкие сны нам приснятся – ты улыбнешься весне.
Я буду в далекой Одессе, но вестники дружбы немые —
Цветы белоснежных акаций – напомнят слегка обо мне.
Я верю, что время придет – мы сможем сказать детям,
Их провожая в жизнь, в омут житейской кутерьмы:
«Дорогие наши – в жизни своей сумейте
Ценить настоящую дружбу, дружить, как дружили мы!»
Где-то в груди поплывут чудной мелодии звуки.
В памяти светлые встанут прожитые вместе года.
Мы с любовью пожмем крепко, но нежно, руки,
В глаза глубоко заглянем, счастливые, как никогда.
И промолвив: «Пора» – в тиши золотого вечера,
Пожелает спокойной ночи всем счастливая мать…
Вот о такой чудесной, дружбе простой, человечной,
Так, между прочим, сегодня – я и хотел сказать.

6

Одесса встретила весной. Снег стаял. Везде была непролазная грязь. Я не успел появиться в полку, а начальник штаба уже выловил меня на ходу, чтобы отправить на шестимесячные окружные курсы по моей новой специальности мобработника. При этом он пояснил:

– Вернешься к нам через несколько месяцев и будешь получать 800 рублей в месяц. Мать привезешь в Одессу.

Было о чем задуматься: это были большие деньги – отец столько зарабатывал на двух работах. Я с трудом отказался от предложения, поскольку еще не решил для себя, кем хочу стать: то ли моряком, о чем мечтал в школе, толи выберу другую профессию.

Служба пошла своим чередом. В том же письме Нине от 13 февраля, где писал про «лошадок», были и такие строчки: «Не скучай и будь здорова, / Веселись от всей души, / Слушай „Дружбу", / Помни дружбу / И скорей пиши!» – я был неисправим.

Посетил концерт хора Одесского театра оперы и балета. Мы все скучали на концерте, так как его программа явно не соответствовала вкусам нашей солдатской аудитории. За несколько дней до этого состоялся концерт самодеятельности «Ансамбля жен начсостава» гарнизона Одессы. Вот это был концерт! Пели женщины, познавшие войну, тревогу за близких и боль утраты. У многих в зале на глазах блестели слезы, и полюбившийся ансамбль долго не отпускали со сцены.

В период душевной подготовки к большой войне мы не воспринимали классическую музыку в рамках спокойной, незнакомой нам мещанской жизни, любовь к которой нам так старались привить оперные артисты. Мы в массе уже были «испорченным народом». Наши души согревали слова совсем других песен, например: «Наша школа, школа полковая, Командиры – впереди…», или «Пойдут колонны сталинской пехоты, Пойдут в последний бой с врагом…» Это нам тогда было ближе и понятней, с этими песнями мы жили и собирались воевать с Гитлером. Простите нас за это, но другими мы быть не могли. Чтобы нас понять, для этого надо было послужить вместе с нами в то время.