Было в этом сочинении и про то, что они очень обрадовались, когда увидели, что их папа живой, а потом испугались, потому что он шатался и был в крови, а на голове у него было что-то страшное, темно-красное; но потом снова обрадовались, что это не его, это чужого человека кусок печени присох, а папа тоже обрадовался и показал, что спинки их кресел были разнесены вдрызг пулеметной очередью. Учителя не поверили – думали, что выпускница нафантазировала… Когда беда далеко – она как-то не воспринимается.

– А потом что? – спросила Ирка.

– Потом на берегу пришлось ждать, пока приедет «Скорая помощь», а толстым курортным милиционерам и врачам все было пофиг, бинтов не хватило на всех и даже йода. Даже на девчонку, которой практически скальп сняло. У тестя еще пара осколков в спине осталась, глубоко влетели и сидят неприятно – у позвоночника… Так что жена у меня – боевая. Обстрелянная.

– Я и не знала, что так было, – тихо сказала Ирина.

– А многие не знают. Сейчас не то что про Корейскую войну или войну во Вьетнаме уже никто не помнит, но и про Карабах, например, тоже. Да и про ту же Осетию, а там тоже резня была…

Ирка помолчала, потом снова взялась за термос. Альба подставил опустевшую кружку.

Виктору и в голову не могло прийти, что его жена как раз в этот момент попивает крепко сваренный кофе и заедает аж фуа-грой или как там еще утиную печень называют.

И четыре сорта сыра в корзине.

Оттуда, из глубины болот и лесов, где он как раз колобродился в забытой богом деревушке с кучкой никудышников, такое представить было трудно. Как всегда бывает у всех людей, легко привыкающих к хорошему и начинающих это хорошее ценить, только потеряв его, Виктор начал осознавать всю величину потери – и чем дальше, тем больше.

На самом краешке сознания, правда, проскочила пуганой мышью мысль о том, что теперь он опять – герой и повелитель, и раздражавшая его самостоятельность слишком своевольничавшей последнее время Ирки уже бесить не будет, но это было мельком. Дураком Виктор никогда не был и отчетливо видел, что дальше будет жить сложно.

А еще и чертов Валентин, который в ответ на нотацию взял и нагло заявил, что теперь ему, Вите, надо будет к пропойце относиться иначе – со всем уважением, потому как они тут двое остались, которые что-то могут, остальные – требуха городская или старухи немощные, и толку от них – капля.

И тут же затребовал себе похмелиться. Вместо похмела он получил в ухо от вскипевшего Витьки. Заперев хама наедине с ведром воды, Витя пошел к Мелании за советом. Сам Витя пил умеренно. Да, бывало, что и не совсем умеренно, даже что такое похмелье знал по себе, но вот знакомых алкоголиков он не держал – брезговал и не интересовался особенностями их психологии-физиологии. Кто ж знал, что ремонт трактора будет очень важной задачей, а, как оказалось, без чертового Валентина не починить машинку. Все-таки когда-то давно этот забулдыга вонючий был мастером, и даже огрызки мастерства того забытого были в разы больше, чем таланты Витьки в этом плане. Самого-то себя обманывать было незачем.

До Мелании дойти не успел – навстречу с визгом бежали бабы с огорода. Перехватив поудобнее свое ружье, Виктор рванул туда, откуда неслись перепуганные бабенки. Понял, что опоздал: в диком бурьяне (сил косить все не хватало, и потому там, где не грядки, топорщилась трава по пояс) колотилось что-то, и визжал третий из населения деревушки вроде как мужчинка.

Виктор даже его имени не удосужился запомнить – мужчинка был страшно труслив, слабосилен и не слишком умен. Пользы от него было мало, но Ирка надеялась, что сможет все же и его со временем приспособить к делу. Во всяком случае, в свинарнике он хоть чем-то занимался, потому как, кроме свиней, никто его высокопарные речи слушать не хотел, а свинки ничего – слушали. Ирка не мешала, понимала, что из литературного критика трудно переквалифицироваться в свинари. А на большее мужчинка был не способен, кроме как высокомерно ругать сделанное другими.