Ирина про себя хмыкнула, вспомнив, что лосось по-карельски как раз называется лох… А здоровяк тем временем пространно и в деталях рассказывал о том, как на третий раз он уже подходил к вопросу разумно и собирался в путь не абы как.

– В итоге я достаточно серьезно прибарахлился и даже оружием смог обзавестись: этот учитель-ниндзя ухитрился мне состряпать настоящий автомат Шпагина. Правда, стволик у него под макаровские патроны был переделан и без нарезов – оп, извините, я слишком влез в технические детали!

– Не, настолько-то я в оружии понимаю. Нужда заставила разбираться. Вот полгода тому назад я бы только глазами лупала, а тут все прекрасно поняла, – отозвалась, слегка слукавив, Ирина.

– В общем, чувство юмора у ниндзи было, хотя и специфическое. Ходил я как памятник советскому воину-освободителю, весьма фундаментально. А потом приехала шалая девчонка на грузовике – к родителям вроде, и так ловко приехала, что обменяла свой грузовик на срочно состряпанный бронемобиль – там как раз артель одна стала такие бронеходы делать. Вот я к ней и напросился «лечусоном». Родителей-то она не нашла и решила в Питер вернуться, ну а мне по дороге, опять же и ей спокойнее с дополнительным стрелком-то…

– А лечусон – это кто?

– Что? А, в Аргентине так называют тех, кто с водителями-дальнобойщиками ездят – это означает «филин». Их роль – самим не спать и водителю не дать задремать, вот и сидят, таращатся. Перед отъездом еще с ней (она как местная кое-какие места знала добычливые) провернули несколько операций, и она убедилась, что я вполне в роли охранника-оборонника гож. Так и дернули. Ну, а в Питере я уже занялся тем, что умел – поставками продуктов, в первую очередь чая, кофе. С женой удалось связь навести – в Кронштадте есть несколько радиоконтор, которые помогают связываться с другими регионами, справки наводят, кто жив остался, родственников с их помощью люди ищут. Вот и я нашел своих.

– Боевая у вас жена, однако, – с чуточкой зависти грустно сказала Ирка.

– Ну, так хлебнуть ей тоже довелось – она же в гущу гражданской войны попала, такое видела…

Минутку Ирина пыталась сообразить, сколько же лет жене Альбы, если она еще Ленина видела или кто там в гражданскую-то воевал. Потом вопросительно глянула на Альбу. Тот немного удивился:

– В Грузии гражданская война была. У жены мама грузинка, а жена с братом как раз в Абхазии отдыхали, когда там началась заваруха. Они тогда еще школьниками были, никто и не думал, что такое начнется.

– А, Абхазия! – кивнула понимающе Ирина, хотя, в общем, что там за резня была, она не очень помнила. Да там, на Кавказе, как только стало можно, везде закатили резню, это-то она из высказываний Вити запомнила, но конкретно кто кого резал – ей было безразлично.

– Ну, я был уверен, что вы слышали, – обрадовался здоровяк. – Этот идиот Звиад ухитрился со своим нацизмом такое устроить, что и сейчас не угомонятся.

– Звиад? – переспросила для поддержания разговора Ирка, которая из всех грузин знала только Кикабидзе – мамане нравились его песни.

– Да, Звиад Гамсахурдия, интеллигент и идиот, грузинский нацист. При нем как раз все и началось – и в Абхазии, и в Осетии, и в Грузии. Мне тесть много чего рассказал о той поездке, когда за детьми поехал. Но, может быть, вам не интересно? – спохватился водитель.

– Мне очень интересно, и вы прекрасно рассказываете, а если бы у вас еще немного сыра нашлось, то и совсем стало бы замечательно. Я любила кофе с сыром… раньше… – тонко намекнула Ирка.

– Да сколько угодно – посмотрите сами в корзинке.

Сыра в корзинке оказалось четыре сорта, и Ирина оттяпала себе ломоть крупнодырчатого сладковатого Маасдама. Теперь можно было слушать хоть до Твери, хоть еще дальше. Плеснула горячего кофе в кружку Альбе, добавила себе, аккуратно закрыла термос, вдохнула по очереди уже забытые запахи кофе и сыра, бормотнула как бы про себя: «Это просто праздник какой-то!» и кивнула головой рассказчику.