– Ветеран? – спрашивает он растерянно.

– Да, – отвечает бабушка и, задумавшись на мгновение, добавляет: – С сорок второго по сорок пятый, как один день… Словно вчера было… – по лицу её пробегает едва заметная тень, руки вздрагивают, чуть не расплескав тарелку с супом. – Вот растяпа! – спохватывается она. – Ну, чего вы, ребята, ждёте?! Разливайте что ли? Выпьем за молодость! – улыбается всеми лучиками морщин.

Ни слова не говоря, Костя послушно поднимается с места, выходит из кухни и возвращается с бутылкой. Я выставляю на стол стопки.

– Ну, давайте… – произносит бабушка. – Мы своё пожили… Теперь главное – чтобы у вас всё было хорошо. За то и выпьем!

Сдвинув стопки, мы выпиваем. Закусываем вкуснейшей рыбной похлёбкой. Сколько ни пытался сам сварить такую – ничего не выходило, хоть и рецепт простейший. Вроде бы всё делаю, как положено, а вкус другой получается.

– М-м-м, – блаженно мычу я и тут же отправляю в рот вторую ложку.

– Вкусно! – констатирует Константин.

– Вот и хорошо, – улыбается бабушка. – Кушайте, ребята.

Мы кушаем. После рыбного супа переходим к котлетам с гречкой. Вроде бы куда проще, но сам тоже так не могу. И котлеты те же, и гречка… но нет. Одно слово – дом, всё тут лучше.

– Ещё по одной? – спрашивает Костя.

– Давай, – одобряю я.

– Меня обойдите, – говорит бабушка, прикрывая стопку ладонью. – Хватит. Что-то неважно себя чувствую.

Эти слова для меня, что ведро ледяной воды на голову. От начала приятного опьянения не остаётся и следа.

– Что с тобой, ба?

– Всю неделю в голове шумит что-то…

– Может, врача вызвать?

– Что ты… – грустно улыбается бабушка. – Возраст… Врач тут разве поможет…

– А лекарства? Может, лекарства нужны? Так я в аптеку схожу!

– Есть у меня всё. Пью таблетки. Да ты кушай, Иван, что ты на меня, старую, смотришь? Вы ребята молодые, вам есть надо. Вам жить надо. Ну-ка, Костя, наливай!

Костик наливает. В молчании мы выпиваем. Утерев губы, Костик отставляет стопку, долго и пристально смотрит на бабушку, спрашивает:

– Как же вы на фронт попали?

– Правду сказать? – отвечает она затвердевшим, как металл, голосом. Черты лица её, обычно мягкие, каменеют.

– Да, – выдыхает Костя, словно испугавшись той самой правды.

– Что ж… Ивану я уже говорила, скажу и тебе… Страшно… Страшно было. Может быть, вам не понять… Только два месяца в оккупации я побыла. Хватило вот так! – ладонью бабушка рубит по горлу. – Мальчика, одноклассника моего… – сжимает кулаки, – повесили… Мишу Когана. Сказал он что-то по глупости офицеру немецкому, а его прямо тут же взяли и на площади повесили. У меня на глазах. Видел, как вешают?

Костик судорожно сглатывает.

– Семнадцать лет ему было… семнадцать, – продолжает бабушка. – И сколько ещё их таких на столбах висело мальчиков… А девчонку, подругу мою, эс-эсовцы в соседнем с нашим бараке всем взводом насиловали. Так она кричала, что по всей округе слышно было. Посмотрела я на всё это и решила: лучше умереть со своими, чем сдохнуть под фашистами! И ушла. Мать плакала, не пускала, а я ушла… И ничего… может, потому и сижу сейчас с вами, что ушла…

– Спасибо вам… – поизносит Костик, потупив взгляд.– Спасибо… – он свинчивает пробку с бутылки, разливает водку. – За вас, бабушка! – говорит, стукнув своей сопкой о мою. – Живите! Очень нужно, чтобы вы жили! Вы нам очень нужны!

– Спасибо, – отвечает бабушка. – Спасибо, Костя. Жаль, что не все так считают. Сколько стариков бедствуют, сколько своими же детьми и внуками на улицу выброшены.

Костик мрачнеет, как грозовая туча. Не выпив, ставит стопку на стол.

– Есть такое… – говорит с болью в голосе. – Есть…