Перебрав десятка три имен без всякой реакции со стороны собеседника, Хэл, в конце концов, выдохся и потерял терпение.

– Ты такой вредный, даже имя свое назвать не хочешь! А вот я сейчас возьму и-и… украду твою корзинку!

И прежде, чем мальчик успел среагировать, Хэл вскочил, схватил корзинку и побежал, лавируя между деревьями и хохоча во все горло. Триумф длился не больше пары минут – одна крепкая рука сцапала его сзади за ворот рубашки, а вторая выхватила корзинку.

– Все-все! – Хэл поспешно поднял руки ладонями вверх, все еще смеясь. – Ты победил, признаю! А скажи-ка, как тебе удается бесшумно ходить по лесу? Научишь меня?

Они стояли лицом к лицу, тяжело дыша. Только тут Хэл осознал, что мальчик значительно выше него – пришлось приподнять голову, чтобы взглянуть в возмущенно сверкающие темные глаза.

– Слушай, ну я же извинился за тот раз! Почему бы нам не стать друзьями? Дружить со мной очень даже выгодно! Я знаю все рыбные места на реке и ловушки, где можно разжиться куропаткой. Ну как, друзья?

– Нет.

Мальчик обогнул Хэла, но тот ловко преградил ему дорогу и хитро подмигнул.

– Научу тебя играть на флейте! Ты же хочешь научиться?

Мальчик чуть помедлил, но все же ответил:

– Нет.

– Знаешь, очень обидно, когда тебе вот так раз за разом отказывают! – заявил Хэл. – Не боишься, что я как-нибудь ночью проберусь к твоему дому и…

Он сделал драматическую паузу, но тут же вспомнил собак и понял, что угроза лишена всякого смысла.

Мальчик снова чуть заметно усмехнулся, как человек, одержавший победу без особых усилий. Развернулся и, зажав корзинку под мышкой, скрылся в густом кустарнике. И снова ни одна веточка не хрустнула, и даже не было слышно звука удаляющихся шагов.

– Все равно подружимся, никуда не денешься! – крикнул ему вслед Хэл, достал флейту и с улыбкой повернул к деревне, наигрывая веселый мотив.

Впервые за много дней на сердце у него было легко.

Начало сбора урожая Хэла отчасти даже порадовало. Работать в поле нелегко, зато риск столкнуться с Майло сводился к нулю.

Как назло, погода испортилась окончательно, собранные овощи приходилось относить в сарай и на чердак, раскладывать на просушку, прежде чем убрать в погреб. Спину ломило, руки распухли и потрескались от постоянной возни в холодной влажной земле. Но Хэл не жаловался – привык.

Да и посмотрел бы он на того, кто начал бы жаловаться в их семейке!

Пол приболел, несколько дней переносил лихорадку на ногах, но, в конце концов, все-таки свалился, что вызвало у Майло такой приступ ярости, словно несвоевременной болезнью отец нанес ему личное оскорбление.

Теперь, отработав в поле, Хэл занимал пост у постели отца – придерживал, когда тот метался в бреду, давал напиться, обтирал прохладной водой пылающее лицо. Но Майло словно припекало – на третий день он велел матери оставаться с отцом, а Хэла прогнал в лес собрать можжевеловых ягод для отвара от лихорадки.

Понять брата было невозможно и тем более невозможно было ему угодить. Что не сделаешь – все не так. Но сейчас Хэл не думал об этом, тревога за отца гнала его вперед. За время своих одиноких блужданий он хорошо изучил лес и сразу направился туда, где можно было нарвать ягод.

Низкое небо хмурилось. Листва только-только начала желтеть, но в лесу было мокро и так холодно, словно зима началась прямо без перехода, минуя осень. Хэл подобрал полы великоватого ему плаща и почти бегом устремился сквозь чащу.

Охваченный тревогой, он не смотрел под ноги и чуть не споткнулся о человека, который, стоя на коленях, с остервенением рвал траву.

– Темный бы тебя… эй, да это ты!