– Попробуем темно-коричневую.

Кагэбэшник наполнил бокалы доверху и поочередно секунд за двадцать опустошил каждый.

– Неплохо, – сощурился Семеныч и вновь налил темно-коричневую в бокалы. На этот раз выпивать все он не стал. Я вдруг подумал, что старикан ходит сюда вовсе не из-за пражского салата.

– Пей, – сказал пенсионер и пододвинул ко мне загадочное пойло, – продезинфицировано, продегустировано.

– Что это? – спросил я.

– Не знаю, – равнодушно ответил он, – но в магазине такое точно не купишь.

Я взял бокал и поднес к носу. Воняло спиртом и мятой. Больше сказать о субстанции я ничего не мог.

– Ну же, – улыбнулся Семеныч и ударил своим бокалом о мой, – смелее. Полегчает.

Пить неопознанную жидкость не хотелось, но слова о том, что мне полегчает, добавили решимости. Я сделал несколько глотков и с удовольствием отметил, что все не так уж и плохо. Темно-коричневая оказалась смесью крепких напитков, но определить каких конкретно не представлялось возможным.

Повеселевший Семеныч, пританцовывая, подошел к тете Клаве, нежно обнял старушку и словно кот стал тереться ухом о ее кофту.

– Клавдия Степановна, – промурчал коллекционер кузнечиков, – не проходите мимо.

Старушка, смахнув с редких черных усов капельки пота, быстро опустошила бокал с мятным напитком и вновь принялась что-то нарезать.

Темно-коричневая вскоре закончилась, ей на смену пришла просто коричневая, а затем и светло-желтая. В отличие от своих предшественников светло-желтая томилась в двухлитровой пластиковой бутылке, горлышко которой было залеплено пластилином. На этот раз я не стал принюхиваться, а просто выпил содержимое бокала. Мне показалось, что в животе что-то затрещало. Из глаз неожиданно покатились слезы, и кухня превратилась в размытые пятна. Захотелось присесть. Через некоторое время до меня дошло, что я уже сижу.

– Хороша, – раздался искаженный каким-то треском голос Семеныча, – надо повторить.

Я протер глаза футболкой и обнаружил, что на месте пенсионера сидит человекоподобный кузнечик. Тонкие волосатые лапки, торчащие из рукавов китайского мундира, сжимали два стакана, наполненные доверху светло-желтой.

– Такое только из настоящих кубков. Пей!

Отказывать насекомому было страшно. Тем более что за его спиной стояла гигантская крыса, вооруженная ножом и ржавым трезубцем.

– Спасибо – пикнул я и влил в себя половину стакана.

Эффект от второго пришествия светло-желтой был иным. Я словно опустился в подземелье, где почему-то стали ярче цвета. Кузнечик и крыса больше не казались страшными, а горы хлама перестали быть чем-то единым. Сломанные игрушки, зонты, потрепанные книги превратились в артефакты. Сожаление вызывало то, что все они должны были ютиться в тесных коробках, когда душа требовала представить каждому сокровищу отдельную полку.

– Улицы хорошо родят, – пропищала крыса и кинула на стол тарелки с дымящейся снедью.

Еда выглядела прекрасно. Зарычал желудок. Брызнули слюни. Хотелось аплодировать, но в руке уже была вилка, хотелось свистеть, кричать браво, но рот был забит божественным салатом.

– Вы превзошли себя, – заклокотал кузнечик и принялся стучать по столу бутылкой светло-желтой, – это немыслимо. Рецепт! Рецепт! Рецепт!

Я прожевал последнюю порцию салата и присоединился к Семенычу; облизал вилку и начал лупить ею по пустой тарелке. Вакханалия была остановлена отлетевшим куском керамики.

Тетя Крыса держалась за локоть и жалостливо попискивала. Кузнечик вскочил со стула, небрежно осмотрел рану и без особых раздумий залил ее светло-желтой. Крыса отдернула руку. Доктор, пожав плечами, отхлебнул из горла и передал бутылку мне.