– Наши поморы Пафнутий Анкудинов да Иван Узкий с промысла раз шли на двух лодьях, вдоль Новой Земли, – начал он не спеша, точно сам себе рассказывал. – Ветер с берега лихую непогоду развёл, Анкудинов свою лодью в губу Подсобную повернул, а Иванова лодья из виду у него потерялась.

– Не беда, – сказал Анкудинов, – погода притишится, найдём Ивана.

Восемь дней в той губе они простояли, а на девятый пришёл северный ветер, и с ним пошёл Анкудинов искать лодью Ивана Узкого. Два дня вдоль берега шёл, ни в одну лахту[7] не заворачивал. Ивана не искал. А на третий день идёт мимо малой лахты и вдруг в неё заворачивает. «Тут, – говорит, – Иван нас, дожидается». И что ж вы думали? Стоит в той лахте Иванова лодья у берега. И на ней обед варят по приказу Иванову на тридцать человек. На обе лодьи. Иван с утра сказал: «Сегодня ждать нам Анкудинова, он идёт, нас искать торопится».

Алексей отложил палку и весело оглядел слушателей; а они и про шкуры забыли, на него уставились! Даже хмурый Фёдор глаз с него не сводит, а Ванюшка и рот открыл.

– Эй, ворона влетит, – толкнул его Степан. Ванюшка вздрогнул и обеими руками за рот схватился, чуть жирник не опрокинул.

– Тять, а дале? Откуда они-то знать могли? – взмолился Ванюшка.

Алексей расправил бороду, усмехнулся, стал рассказывать дальше.

– Обе команды за обед сели, еда им в горло не идёт, а спросить старших не смеют. Иван посмотрел на них, покачал головой и говорит весело:

– Кормщик Анкудинов, объясни им наше колдовство: откуда мы про встречу знали. Видишь – им и обед не впрок.

Анкудинов говорит:

– Чего ж объяснять? И так понятно. Первые четыре дня ветер восточный держал меня под берегом, а вас гнал открытым морем. И ещё четыре дня ветер русский был: меня опять же держал на месте, а ваша лодья справила ближе к берегу. А ещё два дня я вдоль берега шёл, а Иван впереди. И скорость его лодьи мне известна, и мысли знаю. Я и рассчитал, в какой час и в какую лахту он зайдёт и меня дожидаться станет.

Тут Анкудинов кончил и за обед принимается. А Иван кивает ему:

– Ладно ты всё рассказал. И я это знал, будто в одной лодье с тобой плыву. Потому и заказал сегодня на тебя, браток, обед готовить.

Алексей кончил, с мягкой укоризной посмотрел на Фёдора.

– Так-то, Федя, не аглицкие люди, а мы, поморы, своим морским званием, своим духом живём. Хоть и закинула нас злая непогода на Грумант, а мы не аглицкие висельники, духом не падём и родные берега увидим.

Сказал и опять за свою резьбу на палке взялся. И удивительное дело: всем показалось, что и жирник светлее загорелся. Потому, что в дымном его огоньке засветилась для них надежда, так незаметно зажжённая простым рассказом кормщика.

За этим рассказом пошли и другие. Пока Алексей свой численник готовил, а остальные – шкуры к шитью доводили, не заметили, как и день скоротали.

Работали, пока от дымного жирника глаза не заломило. Кормщик, как всегда, лёг после всех и после всех уснул. По простоте своей он не задумывался, какое большое дело делает, других людей поддерживает. Радовался только, что сумел молодых отвести от уныния. Жирник погасили, шкурами тепло закрылись и, успокоенные, крепко заснули. А за стенами избушки глухо гудело море, ворочались, трещали льдины припая. Шёл прилив – большая вода. Много раз сменится он малой водой и опять начнёт ворочать, ломать край припая, пока придёт к ним желанная свобода.

На утро, пока кормщик с Фёдором доводили последнее железо, Степан с Ванюшкой несколько раз ходили за олешками и возвращались не с пустыми руками. Степан смастерил для добычи санки, ловко связал их на скорую руку ремнями. Гвоздей железных на такое дело жалел: ведь каждый гвоздь на стрелу сгодится. Снега было ещё не так много, и ветер его словно прикатал, ходить можно без лыж, а под полозьями хватало.