Рассказу, понятно, я не поверил. Мне, вовсе не специалисту в области военной стратегии, такая операция казалась безумной – губить людей ради заведомо невыполнимой задачи есть преступление. Утверждаю, что подойти незаметно к низкому берегу Петергофа невозможно. Немцы оттуда просматривали Финский залив на много километров. В середине сентября наш тральщик даже в устье Невы подвергался обстрелу из Петергофа. Кто же мог придумать такое: «напугать» немецкий гарнизон «психической атакой»?
Но вот, читаю мемуары Г. К. Жукова: «В районе Петергофа… был высажен морской десантный отряд… Моряки действовали не только смело, но и предельно дерзко. Каким-то образом противник обнаружил подход по морю десанта (А как можно не заметить движущиеся к берегу катера?!) и встретил его огнём еще на воде. Моряков не смутил огонь противника. Они выбрались на берег, и немцы побежали. К этому времени они уже хорошо были знакомы с тем, что такое «Шварце тодт» («чёрная смерть»), как они называли нашу морскую пехоту. Увлёкшись первыми успехами, моряки преследовали бегущего противника, но к утру сами оказались отрезанными от моря. Большинство из них пало смертью храбрых. Не вернулся и командир героического десанта полковник Андрей Трофимович Ворожилов» (Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления. Т. 1. С. 179–180).
Может быть, Г. К. Жуков только слышал об этом, и это преступление было совершено до его прибытия на Ленинградский фронт? Нет! Он был свидетелем этой кровавой авантюры. А может быть, и инициатором её? Сталин 5-го (?) октября 1941 г. велел Жукову «незамедлительно вылететь в Москву». Жуков обещал 6 октября утром быть там. «Однако ввиду некоторых важных обстоятельств на участке 54-й армии… и высадки десанта моряков Балтфлота на побережье в районе Петергофа 6 октября я вылететь не смог» (выделено Жуковым. См. Там же. С. 202).
Не верится и в голове не укладывается. Но сколько сегодня мы знаем фактов о напрасных потерях, поспешных или преступных приказах, обрекающих людей на гибель без смысла. Сколько примеров безответственности за человеческие жизни накопилось за годы войны. И это отношение к людям – порождение той властной системы, что сложилась в предвоенные годы в нашей стране. И до сих пор преступления её не осознаны вполне и не сосчитаны.
Н. С. Михеева
Несколько писем с войны
«… пока я буду жив, буду Вам писать»
Эти солдатские письма-треугольнички 67 лет пролежали в нашей старой шкатулке с семейными документами. На конверте, в котором они хранились, рукой моей мамы Михеевой (Лавровой) Анны Михайловны написано:
«Письма с фронта 1942–1943 года от неизвестного мне солдата, Икона Алексея Константиновича, знакомого по переписке и моей посылке с работы на фронт. Ему нужно было писать и поддерживать мечту о конце войны, веру в победу и жизнь. Мои письма были, как он пишет, “радостью из тыла”, “мечтой о будущем”».
Всего 12 писем, полустёршихся на сгибах, написанных карандашом в перерывах между боями и ранениями.
Но эти несколько писем, короткая щемящая история оборвавшейся на войне жизни незнакомого нам человека – часть истории нашей семьи. И, наверное, часть Истории тоже.
Н. С. Михеева
Вот эти письма:[1]
13 ноября 1942 года
Здравствуйте, многоуважаемая Аня!
Вы, может быть, удивитесь моему письму, тем более от незнакомого Вам человека, военного, защитника нашей великой Родины. Дело в следующем. Вашу посылку я получил в день Октябрьской революции. В ней была записка… Надеюсь (стерлось)… в записке полностью оправдаются, что в следующем году Октябрьскую будем праздновать в мирной обстановке, и много будет радости в кругу своих знакомых, друзей, семей… Но у кого нет ни родных, ни знакомых, тот будет радоваться, что наша Родина в безопасности, и приступит к мирному строительству. И ещё я хочу выразить Вам свою мысль, что в Вашей записке есть пара строк, которые в мороз дают теплоту сердцу под серой шинелью. И каждое ласковое слово является символом к победе, и ты чувствуешь, что есть сердце, которое так же заботится о тебе.