Я сбросила с себя простыни – все чистое, свежее, служанка Кэти Уильямс постаралась на славу – и поднялась с громадной кровати под балдахином. Это была комната Эдит и ее кровать. А я согласилась лечь в ее постель лишь потому, что мистер Уильямс сказал, что старуха умерла не в этой комнате, а внизу, в парадной зале.

Однако дух ее по-прежнему незримо присутствовал в этой комнате. Ее одежда все еще висела в большом гардеробе антикварного вида возле стены, была аккуратно разложена на полках комода. На туалетном столике лежало несколько щеток для волос в серебряной оправе. Несколько длинных седых волосков зацепилось за их ворс. Я не стала распаковывать свои вещи, не была до конца уверена в том, что останусь в этой комнате и впредь. Хотя из ее окон открывается прекрасный вид и на реку, и на сад. Впрочем, что за радость просыпаться каждое утро и видеть из окна воду? И хотя река находится на некотором расстоянии от дома, все равно… Мне от такой близости воды становится как-то не по себе. С другой стороны, наверное, приятно разглядывать сад в прохладное время года, например весной, когда все цветет и благоухает и ароматы цветов волнами наплывают на спальню и заполняют все пространство комнаты, вплоть до самых дальних углов. Но о чем говорить? Пока это – комната Эдит, и это ее дом. Какие права я могу предъявить на него? Требуется время, чтобы я привыкла к дому и почувствовала себя его полноправной хозяйкой. Да я, если честно, себя таковой и не считала до тех пор… до тех пор, пока не познакомилась с доктором Хейвардом.

Послышались какие-то странные звуки из глубины дома. Я прислушалась. Звуки повторились. Будто кто-то бил металлом по стеклу. Я застыла на месте от страха. И уже в который раз подумала о том, как это Эдит не боялась столько лет жить одна в таком огромном доме. А она ведь не только жила, но и умереть предпочла тоже среди этих старинных стен, богато украшенных лепниной. Я расслабилась лишь в тот момент, когда вспомнила, что сейчас в доме помимо меня обитают еще два живых человека. Вполне возможно, кто-то из них и сотворил этот шум.

Кровать была высокой, – чтобы достать ногами до пола, пришлось сесть на самый край и соскользнуть вниз. Джинсы, которые мне явно велики, сползли почти до колен. В свое время эту модель марки «Нью-Йорк Джайентс» я купила в качестве подарка для Кэла на наше первое с ним Рождество. Но он сразу же велел мне убрать их прочь, так сказать, с глаз долой. Сказал, что предпочитает джинсы марки «Атланта Фэлконс». Конечно, его отказ принять подарок обидел меня, но потом я успокоилась, особенно когда поняла, что из джинсов могут получиться отличные пижамные штанишки уже для меня. И я так привязалась к ним, что за все эти годы у меня и мысли не возникало, чтобы выбросить их. Воистину, я цеплялась за эти штаны с таким же рвением, с каким испуганный ребенок кутается в свое одеяльце, пытаясь обрести под ним чувство безопасности. Вот только чувства безопасности у меня как раз-то и не возникало.

Я пошлепала прямо босиком по деревянным половицам к дверям, открыла дверь и выглянула в коридор. В самом конце коридора горел ночник в дешевом пластмассовом абажуре. Совершенно неуместная вещь, которая никак не вписывалась в элегантный интерьер этого пусть и запущенного, но все равно по-своему красивого дома. Но Лорелея настояла на покупке. Сказала, что ночник может понадобиться всем нам троим, если кто-то вдруг проснется среди ночи и не сообразит сразу, куда идти. При слове «нам» Лорелея бросила взгляд на Оуэна. Получается, что у меня со сводным братом не только общая страсть к шоколадным батончикам «Орео». Мы еще оба боимся темноты.