– Мариной ты, стало быть, не интересуешься?– удивился Рудин.

– Ушакова вряд ли сама захочет. Я не против, но сам понимаешь, она еще более сложный экземпляр, чем Милка. Ее истерика посреди “Сапфира” с требованиями всех убрать, ее оставить, звенит у меня в ушах до сих пор! Представь такой же скандал в центре телетрансляции, – невесело улыбнулась Виктория.

Лерка и Мара – пара потерь прошлого сезона. Вика про них смеялась: красавица и чудовище. Никакого отношения к внешности девчонок определение не имело, более того клички менялись в зависимости от того, о чем шла речь. Если говорили о передаче образа в программе и артистизме, то Лерка шла по категории – чудовище, а Мара была – красавицей. Если же вопрос стоял о работоспособности и характере, то ровно наоборот.

– Да не обижу я твоих детей, не бойся, Домбровская! На моих шоу в истерике еще никто не бился, а если и бился, то это вырезали.– засмеялся Максим,– Всем раздадим по серьгам, что тем сестрам. Ты подумай про тему.

– Я подумаю, но я тебе сказала, что пока по этому поводу все непонятно. А теперь мне надо с тобой обсудить кое-какие вопросы по шоу. Подскажи мне, опытный человек, куда пойти вот с этими вопросами?– Вика открыла список на смартфоне и начала зачитывать Максу.

Рудин с интересом выслушал, улыбнулся и сказал:

– Она хочет жевать мой хлеб и жаждет, чтобы я ей показал, с какого бока надрезать буханку? Ладно уж, тренер, продвинувший фигурное катание на новую ступень, давай смотреть. Я же знаю, что ты все равно не остановишься, хоть не все шишки соберешь.

****

Вечерний лед шел нервозно. Ритм больше всего походил на кардиограмму инфарктника. Девочки падали в дорожках, парни валили прыжки. Что-то было явно не так. Надо льдом, сгущая воздух, повисло напряжение.

– Что происходит?– Вика шнуровала коньки, слушая одновременно Мишу и Илью. Это болезненное состояние тренировочного процесса – всегда неспроста.

– Сегодня двое из старшей группы не пришли, а одну увезли родители домой прямо с хореографии. Температура.

Руки замерли и через секунду продолжили шнуровать коньки:

– Все люди болеют. Это осень, сказала Вика напряженно.

Григорьев молча кивнул. Ландау немного помолчал и ответил:

– Неудачный год они выбрали, чтобы простыть.

Паника карантинных мер для спортшкол в этом сезоне побила все мыслимые и немыслимые пределы.

Можно сколь угодно красиво рассуждать о силе духа, преодолении трудностей и сдерживании распространения вирусов, но фигуристы не умеют кататься на коньках по паркету, линолеуму или ковролину. Им нужен лед. И любой карантин для них – это конец нормальной подготовки.

С того дня как “Сапфировому” снова разрешили принимать спортсменов, взрослые, а вслед за ними и дети, казалось, пытались в его стенах даже не кашлять лишний раз. А тут сразу трое и с температурой слегли.

Веская причина для нервозности.

Виктория вышла на лед и позвала разминающихся:

– Послушайте меня. Я понимаю, что ситуация непростая, сделать мы с ней ничего не можем. Будем рассчитывать пока на лучшее. И просто делать все максимально хорошо и спокойно, пока нет никакой новой информации. Все! Работаем дальше!

Положила руку на плечо десятилетней девочке, которая стояла справа от нее и сказала:

– Злата, не уходи. Хочу посмотреть, как ты делаешь заход на тройной лутц,– именно его девочка пыталась выполнить, когда Вика шла вдоль трибун, направляясь к тренерской позиции. И лутц совершенно не получался.

Пока тренер наблюдала за спортсменкой и давала указания, подъехал Ландау и протянул ей телефон. Звонили из администрации министерства спорта. Неожиданные люди, не каждый день, прямо скажем, ей названивают от министров.