– Да. Я отправлял деньги на счета, указанные им.

Галковский сперва как будто не понял, о чём речь, потом побледнел, прошептал:

– Я требую адвоката!

– В данный момент обойдёмся без адвоката.

Галковский вскочил с кровати, выкрикнул:

– Зачем вам это нужно, Шаров?!

– Хотя бы время от времени таких, как ты, надо сажать в тюрьму. А лучше бы расстреливать, – не церемонясь, ответил Шаров.

Галковский перевёл взгляд на меня, голос его был по-щенячьи обиженным и укорительным:

– Валентин Андреевич, – впервые он меня назвал по имени-отчеству, – как же вы так? Я же вам никогда не отказывал, а вы… Мент выслужиться хочет, но вам-то…

В первый момент после этих разоблачительных слов я растерялся, но совсем ненадолго. Будто в ответ на его укорительные слова разом промелькнули передо мною десятки унизительных для меня картинок, когда я просителем отирался в приёмной Галковского, когда ловил его в коридорах и о чём-то упрашивал, когда подносил подарки ко Дню защитника Отечества.

– Мне тебя не жалко! – брезгливо сказал я.

Встреча с бывшим чиновником кончилась. Я был уверен, что Шаров упрячет его за решётку. Мне ничего не грозит. Новый назначенец вряд ли будет мстить за проворовавшегося бывшего… Впрочем, никто не знает, как ляжет карта. Ведь и этот жулик вряд ли думал, что попадёт на нары. Выйдя из камеры Галковского, я символически сплюнул, сказал:

– Все знали, что он вор, а столько лет сидел в кресле, позорил власть, портил дело, гадил обществу.

Шаров внимательно и хитровато посмотрел на меня, спросил:

– Но ведь это многих устраивало? Кто его хотел вывести на чистую воду? Он доил деньги из ЖКХ, из строителей, отдавал своим людям подряды. Кормил чинуш из области, имел московские связи…

– Хватит о нём. Я к тебе по другому делу!

Мы вернулись с Шаровым в его кабинет. Я молча выложил на стол пакет с таблетками. Шаров посмотрел на них без особого интереса, как будто видел такие таблетки каждый день.

– Мой сын влип в дурную компанию. Боюсь, что его пасут какие-то гниды.

– Наркотики – статья тяжёлая. Твоего парня надо спасать.

Я рассказал Шарову о загадочном поведении сына, о его знакомых, о «жигулёнке», на котором ехал Толик.

Шаров курил сигарету. Курил он красиво. Я смотрел на него и даже немного любовался. Теперь это был не капитанишка в ободранном кабинете, который после работы шёл в кабак на халяву. Теперь передо мной сидел прагматичный, расчётливый полицейский старшего офицерского чина. Правда, левыми деньгами и подарками Шаров не брезговал, но цели разбогатеть он не ставил, сомнительные подношения сразу отвергал; от моих подарков он не отказывался, надеялся, что не предам его. Но вообще-то он как-то холодно относился к деньгам. Если они ему были нужны, он их доставал, а деньги ради денег – это было для него чем-то вроде паскудства. Он и сотрудников тут же увольнял, если замечал за ними шкурничество. Сейчас Шаров молчал. Я кончил свой рассказ и ждал.

– Много лет назад, я тогда лейтёхой был, дураком, первые дела только вёл… Словом, паренька я одного посадил. Васей звали. Никак простить себе не могу. Его друзья подставили… Отнеси, мол, посылочку – заработаешь. Потом ещё, потом ещё… А когда пацан расчухал, что стал наркокурьером, возмутился. А те ему: если вякнешь – сядешь. Сдали в конце концов. Я мог ему помочь, но… То ли ума не хватило, то ли тщеславие сопливое – раскрыл, мол, целую цепь. Словом, парнишке дали три года. На зоне какие-то скоты его снова подставили, его изнасиловали… Он повесился.

– В чём мораль? – спросил я.

– Жить тяжело. Грехов много. Надо бы хоть в церковь ходить… Да всё как-то не получается… Твоего Толика я криминалу не отдам! – вдруг резко сказал Шаров. (С сыном он был шапошно знаком, даже как-то раз играл с ним в шахматы.) – Ты сказал, что он ехал на раздолбанных «жигулях». Номер помнишь?