Прежде чем встать на колени перед шкафом, я спросил:

– И что там интересного?

– А ты, Валя, не знаешь? – брыкнулась Анна. – Ну, порно там. Журнальчики.

– Он взрослый мужчина. В этом нет ничего удивительного… Да, это подходящее место, – тихо сказал я, обшаривая рукой пространство под шкафом.

В схроне Толика лежали несколько журналов с фотографиями секс-моделей, какие-то чистые бланки с печатями, ксерокопии документов на машину, визитные карточки, рекламки и, наконец, – вот они! Я взял в руки небольшой пластиковый пакет, в котором набралась бы горсть таблеток белого цвета.

– Что это? – вспыхнула Анна.

– Вот и я хочу узнать, что это?

– Может, в полицию сообщить?

Анна всегда была паникёршей, и в неожиданных ситуациях тут же предлагала разные, порой нелепые выходы.

– Попробуем пока без полиции, – ответил я, хотя уже наметил, к кому из полицейских приятелей смогу обратиться.

– Неужели это наркотики? – шёпотом спросила Анна, глаза её тут же наполнились слезами, и мне даже показалось, что она потянулась ко мне, – так часто бывало, когда на семью обрушивалась какая-то беда, пусть даже и невеликая.

– Плакать не надо. Пока ничего страшного не произошло, – успокоил я Анну и погладил её по плечу.

– Валя, что же будет-то? За такие таблетки Толику светит тюрьма! – она стояла ошеломлённая.

– Расскажи мне подробно. Всё, что с ним было в последние месяцы! Кто ему звонил, кто приходил? Когда он приходил? Что у него был за взгляд? Просил ли есть ночью?

– Откуда я помню? Приходил он поздно. Я уже спала…

Мне вспомнился один разговор, я был не участником, а свидетелем этого диалога: директор училища, где моя контора делала ремонт, объяснял что-то матери одного из подопечных, вероятно, балбеса-хулигана, которых в ПТУ всегда хватало. Мать сетовала:

«Ну, хоть вы мне подскажите, товарищ директор, что с сыном делать-то? Мужа у меня нету, прикрикнуть на него, приструнить по-мужски некому. Придёт сын в ночь-полночь, что я сделаю? Правду не скажет… А до тюрьмы-то – шаг шагнуть».

«Ждать надо… – вздохнул директор. – Мать должна ждать своё чадо! Пусть идёт он домой хоть в два ночи, а окно в доме должно светиться. Там сидит его мать, она ждёт его! И всякий раз он будет знать, что мать не спит, встретит его… Когда-то и устыдится… Лишний раз не свяжется с кем-то… Горящее материно окно спасло много оболтусов! Девчонок – в особенности. Пусть окно ваше горит… Пересилить надо этот период».

Я вспомнил о горящем материном окне, хотел было сказать об этом Анне, но прикусил язык. Она, скорее всего, озлится, начнёт упрекать: вот бы и воспитывал сына сам, если такой умный, а не шатался по бабам и не ломал семью… Но, видит Бог, я не хотел разбивать семью: были какие-то бабы, но ради семьи, ради двух детей я не ушёл бы от Анны к самой что ни на есть красавице-раскрасавице. Да и ушёл-то я от неё «в одиночество», а не к женщине… Всё старался заработать больше, бегал по шабашкам, чтоб жена, дети были одеты в дублёнки, чтоб летом к морю могли съездить, а скандалы ревности не прекращались, денег всё время не хватало, и, в конце концов, хлопок дверью, съёмная комната, и всё сначала, с нуля. Так распорядилась судьба. И неизвестно, как распорядится дальше.

– Ты пока приглядись к нему, – сказал я, забирая таблетки с собой. – Что это за гадость – я узнаю. Если Толик будет спрашивать, где они, не ври. Скажи, что я приходил и забрал.

– Не было печали… – слёзно вздохнула Анна.

Мне захотелось поскорее уйти. Ни сострадания, ни осуждения Анны мне испытывать не хотелось. Нечего бередить душу, никакой прежней мороки! Пора!