– У меня нет, – удивилась такому вопросу Людмила.
– Ты в какой квартире живешь?
Людмила назвала номер, а он, пообещав прийти через пять минут, побежал в винный магазин, прихватив ее зонтик:
– Он тебе не нужен – ты уже дома.
Она открыла холодильник – пусто. Не смогла вспомнить, чем сегодня кормила детей перед школой, – ничего не было. Кусочек сыра, его и на стол не порежешь. Масло сливочное. Соленые огурцы – кто-то ее угощал. «Они – сюда», – подумала она и почувствовала на языке соленую мякоть. Мила быстро нашла последние четыре картошки, почистила и поставила вариться. Красиво порезала черный хлеб, а из двух полных кусков вырезала мякиш и положила на сковородку, добавив сливочного масла, обжарила и в середину вылила по яйцу. Сверху потерла остатки сыра. На глазах стол получался из ничего. Маленькая кухонька моментально преобразилась. Рюмки, порезанные огурцы, «черняшка», яйца, в кастрюле картошка уже закипала – его не было.
Звонок был характерный, бодрый, требовательный, даже капризный, именно такой, каким был ворвавшийся в ее квартиру и жизнь Сергей Осипович Авдеев, работавший тогда сменным технологом на холодильной установке катка с искусственным льдом, принадлежавшего заводу. Авдеев дежурил, меняясь с напарником, по собственному графику – как договаривались, отмечая часы, проведенные в полуподвальном помещении компрессорной. Все это он рассказал почти сразу после того, как увидел накрытый стол:
– Ты даешь!
– Говорят: коль пошла такая пьянка – режь в доме последний огурец. Это про меня. Больше ничего нет!
– Как нет! Все есть! Ты – есть! Я – есть! За знакомство! Наливай!
Они выпили. И он стал рассказывать о себе, о холодильных установках, о матери, с которой живет, о своем взгляде на жизнь, о заработках, о том, почему он не любит Горбачева и не верит ему. Ей показалось это совсем нескучным, она умела слушать, и через час знала о тридцатитрехлетнем мужчине все. Почти. Она смотрела на него, и ей было приятно, что в ее доме – мужчина, что он сидит, ест, говорит, хвалит ее картошку, яичницу с черным хлебом. Она залюбовалась им, как занесенным и поставленным к стенке новым шкафом – еще по ящикам ничего не разложено, на плечики не повешено, а стоит хорошо, красиво, к месту. Потом он легко спросил о единственном, что, как ему представлялось, точно не знал о ней:
– Все на тебя смотрел – не запомнил: у тебя мальчик или девочка?
И Людмила Тулупова его огорчила, тут же прочитав его реакцию на лице. Спустя годы Авдеев ей об этом сказал – так и было.
– Мальчик твой тезка – Сергей. А девочка – Клара.
– Карл у Клары украл кораллы, – как на автоответчике выпалил он.
– У меня двое детей! – зло сказала Тулупова и добавила: – Двое. С Карлом было бы трое.
Она не раз видела мужчин, которые, узнав, что у нее двое детей, теряли к ней интерес, но Авдеев взял себя в руки. И для него эта новость многое меняла, хотя на самом деле не должна менять ничего. Он не строил планов, просто шел за ней по парку после смены, смотрел и думал, что вот, идет красивая женщина с впечатляющими формами, наверное, проводила ребенка в школу, скорее всего, одинока и каждый день тянет лямку, да и он – один и свободен. Ему показалось, что вся ее жизнь лежит перед ним как на ладони – известна и понятна. Несколько шагов – догнать, и все. Они познакомятся (а это когда-нибудь произойдет точно), но в разговоре ничего нового не узнает, разве что где работает, живет одна или с родителями, как зовут ребенка, которого отводит в школу…
– Ты знаешь, ты молодец, – начал он говорить, поднимая рюмку. – У тебя двое детей…