Ксюша стала какой-то стеснительной и суетливой.

– Вот диванчик, нормальный, одеяло чистое, гусиное. Пододеяльника только нет. Да ты, не волнуйся, я сюда никого не вожу, ты первый. Тут чисто. Доски на потолке видишь? Это мне друзья делали, я попросила. Они бомжи, но хорошие ребята. А это мишка – глянь, мишка, он стихи рассказывает.

Берёт с кровати плюшевого мишку, жмёт его, и тот начинает декламировать про ёлки, шишки, ягодки и мёд.

– Это мой друг. Мне его дальнобойщик подарил.

К этому моменту у меня уже ком в горле стоял. Особенно когда мишка этот, единственное существо, с которым она просто спит, в тёмном холодном доме начал свои детские стишки добрым металлическим голосом рассказывать.

Ксюша кашляет, кашляет, шмыркает носом. Похоже, пневмония.

– А подушки-то нет! Нет подушки. И матраца нет… Как же я тебя положу без матраца-то…

– Да хрен с ним, с матрацем.

– Не, не, ты тут сиди, кури, я за матрацем. Я раньше тут рядом жила, снимала домик, пока этот не выкупила. Не все вещи перенесла.

И выскочила. Я взял сигареты, положил в карман нож и вышел за пристроечку. Ну, вот подумайте – проститутка с шоссе ведёт вас через тёмную посадку в какой-то дом, где никто никого искать не будет. Стремно? Есть чуток. Потом она убегает, а вернётся сама или с компанией – хрен знает. Нож в кармане, стою за углом.

Нет, вернулась сама. Волокёт огромный матрац вскатку, пытается с ним на плече закрыть калитку. Я из укрытия вышел, включил фонарик.

– Фу, блять, испугал, придурок!..

– Да я поссать ходил.

– А… ну идём укладываться.

– ты есть будешь? У меня печка портативная, сковородочка, разогреть могу.

– Не хочу я жрать уже. Перехотела. Тошно чего-то, и голова гудит.

И кашляет, кашляет.

Попробовал лоб – горящий и сухой. В доме света нет, при фонарике её лицо кажется зелёноватым.

– Диван у меня один, сам видишь. Раздевайся. Приставать начнёшь – локтём стукну.

– Ксюшенька, дурочка, ну каким локтём? Тебя же от ветра качает.

Я раздеваться не стал, на всякий случай. Нож под диван тайком положил. Она разделась, запрыгнула по одеяло, тихо дрожит.

– Сил нет трахаться. Ты думаешь, это легко? Не, ноги раскидывать не трудно, только если не много. У меня за одну ночь однажды семнадцать было. А минет делать, головой махать… Я знаешь, какой минет делаю? Мужики выпрыгивают просто…

– Холодно-то?

– Холодно.

– Обнять можно?

– Обними. Нет, телефон, сразу подай, я тебе песню поставлю. Про меня. Группу «Воровайки» знаешь, нет?.. Вот слушай.

«Не воровка… не шалава… слова такого она раньше не знала…». Ксюша накрылась одеялом с головой, шуршит в темноте обёртками от конфеток.

– Ты чего, с конфетой во рту засыпаешь? Зубам хана будет.

– Детдомовская привычка, – хихикает совсем по-детски, – «Рачки» люблю. А ты не любишь? Нас в детдоме заставляли спать под одеялом с головой. Кто высовывался, того линейкой. Слушай, ты только завтра с моими последними рублями не уходи, у меня 500, сегодня заработала. Последние 500 заберёшь – найду… Друзьям скажу. И я того, кашлять во сне буду сильно, извини.

Так и заснули.

Проснулся рано. Она спала, прижав к себе мою руку вместо мишки. У меня весь бок затёк, шея затекла, пришлось терпеть. Глаза открыла не раньше полудня, когда ей продавщица с кафе позвонила. Интересовалась – жива, нет.

Я умылся – кран от поливочной трубы в углу огорода, как только морозы начинаются, его перекрывают. Заварил ей чаю на моей печке. Растёр спину спиртом – ей дальнобойщик подарил целую бутылку, осталось не больше трети. Она завернулась в одеяло.

– Ты извини, что не провожу, – прогудела простуженным голосом, нос заложен напрочь.