Брайтвизер – безработный нахлебник в доме своей матери. Это он признает. Но подобное положение позволяет ему жить дешево и хранить все незаконно обретенные произведения искусства, не задумываясь о том, чтобы обналичить какой-либо из трофеев. Мерзко красть искусство ради денег, заявляет он. Деньги можно делать с куда меньшим риском. А вот освобождение во имя любви, как он давно уже знает, наполняет восторгом.

Его первой любовью были керамические черепки, фрагменты изразцов и наконечники стрел. Он отправлялся в так называемые «экспедиции» – хотя для младшеклассника это и были экспедиции, – изучая развалины средневековой крепости вместе со своим дедом, который, похоже, концом своей трости и положил начало цепочке ограблений на два миллиарда долларов.

У дедушки по материнской линии был наметанный глаз пляжного мародера; и когда он тыкал своей тростью в землю, Брайтвизер знал, что тут надо копать, пусть даже руками. Добытые из земли фрагменты – кусочки глазированных изразцов или обломки лука – казались Брайтвизеру посланиями, адресованными лично ему, столетиями поджидавшими, пока он получит их. Уже тогда он предчувствовал, что забирать их себе, наверное, запрещено, однако дедушка заверял, что можно, и потому он складывал все в синюю пластмассовую коробку, которую прятал в подвале дома. Прокрадываясь в подвал, чтобы открыть синюю коробку, он весь трепетал и обливался слезами. «Предметы, завладевшие моим сердцем», – так описывал Брайтвизер свои заветные находки.

Он родился в Эльзасе в 1971 году, в семье, корни которой так глубоко уходят в историю этой части Франции, что зачастую она сама почитается украденной у них собственностью. Родители нарекли его вполне королевским именем: Стефан Гийом Фредерик Брайтвизер. Он единственный ребенок Роланда Брайтвизера, управляющего сетью универмагов, и Мирей Штенгель, медсестры из детской больницы.

Детство Брайтвизера прошло в роскошном доме, в компании трех такс, в деревне Виттенхейм, на французской стороне границы, отделяющей Францию от Швейцарии и Германии. Его родной язык французский, но он свободно говорит по-немецки, сносно по-английски и немного на эльзасском, местном германском диалекте. Франция с Германией воевали друг с другом за этот регион пять раз за последние сто пятьдесят лет, и многие местные, завидуя более высоким заработкам и более низким ценам по ту сторону границы, считают, что настала очередь Франции расстаться с Эльзасом.

Их дом был обставлен великолепно: комоды начала девятнадцатого века в стиле ампир, кресла начала восемнадцатого века времен Людовика Пятнадцатого, старинное оружие. Брайтвизер помнит, как играл мечами, украдкой, пока родители не видят, доставая их из витрин и вызывая на дуэль воображаемых врагов. Стены сияли живописными полотнами, некоторые из них принадлежали кисти известного эльзасского экспрессиониста Роберта Брайтвизера, в честь которого названа улица в его родном Мюлузе. Художник был не самым близким родственником, братом прадеда Стефана Брайтвизера, однако принимал у себя в гостях всех представителей клана Брайтвизеров. Перед самой своей смертью в 1975 году он написал портрет маленького Стефана.

Долгие годы Брайтвизер рассказывал всем своим знакомым, что он внук Роберта Брайтвизера. С точки зрения Брайтвизера, ложь вполне оправданная, коль скоро прославленный родственник по отцовской линии потрудился его запечатлеть, тогда как ни с кем из родителей его отца связь не поддерживал.

Брайтвизер был сильно привязан к бабушке и дедушке по матери, Алин Филипп и Жозефу Штенгелю (тому самому деду с наметанным глазом пляжного мародера). Лучшие дни юности он провел, говорит Брайтвизер, рядом с ними: воскресные обеды в их перестроенном фермерском доме, встречи Рождества, затягивавшиеся до утра, и, разумеется, «экспедиции» с дедом на холмы над долиной Рейна, холмы, на которых в первом столетии до нашей эры войска Юлия Цезаря возводили крепости.