На самом деле, в каждом искусстве простота и сложность являются тем же, что и в музыке консонанс и диссонанс.

Сложность, разрешающаяся в простоту, равно как и простота, заключающая в себе потенцию сложности – добро. Злом же является самодовлеющая, не тяготеющая к простоте сложность, равно как и такая ложная простота, которая исключает главную проблему не только искусства, но и всей человеческой жизни, то есть проблему согласования.

Все сказанное сводится к следующему:

1). Абсолютное единство или простота даются нам только в созерцании.

2). Чем любовнее созерцание, тем более отражается созерцаемое в действии.

3). Простота и единство художественных элементов, смыслов определяется степенью их тяготения к простоте и единству

4). Сложность и разнообразие множества элементов, тяготеющих к простоте и единству, направляют и наше созерцание к этому центру

5). Созерцание сложности множества, нарушившего свое законное тяготение, переходит в анализ.

6). Однородность элементов оправдывает их разнообразие и обусловливает их единство не только в пределах каждого художественного произведения и не только в пределах индивидуального творчества каждого автора, но и в пределах всего искусства.

7). Тяготение к единству и простоте заключается в согласованности элементов и смыслов.

Если сложность множества никоим образом не может сама по себе быть художественной целью, центром тяготения, то простота и единство, хотя и представляют из себя этот центр, но для достижения его мы не можем миновать пути сложности согласования.

Простоту нельзя просто взять. Такая простота всегда ложна.

Простота + простота = пустоте. Сложность + сложность = хаосу.

Только одна сложность или только одна простота всех элементов музыки и их согласования являются дурною абстракцией, то есть отвлечением от жизненных законов музыкального языка.

Такой же абстракцией является всякое усложнение основных, начальных смыслов музыки и то упрощение в их согласовании, которое всегда оказывается естественным следствием этого усложнения.

Простота тональности и гармонических построений на ее основе открывала путь сложной полифонии.

Сложность «политонально emu», как основа, исключает всякий смысл полифонии, превращая ее согласование в произвольную «простую» какофонию.

По сложности согласования баховой полифонии можно без труда добраться до простоты и божественной четкости его темы. Сложность эта затягивает нас своим собственным, неуклонным тяготением к простоте темы и основных элементов и смыслов музыки.

Простота Бетховенских тем и «гармоний» (то есть аккордов) давала нам возможность легко воспринимать бесконечную сложность его построения формы («архитектоники»).

Краткость, многоколенная прерывность, то есть простота построения танцевальных или песенных форм, например, у Шопена и Шуберта, давала больший простор сложной непрерывности мелодических линий, тогда как сложная непрерывность сонатной формы требует большей краткости, простоты этих мелодических линий.

Форма мелодии требует пауз (вздохов) в «мелодии формы». «Мелодия формы» требует пауз в форме мелодии.

Под этой прерывностью следует разуметь простоту формы. Прерывность эта не является осечкой вдохновенной мысли; она является тем вздохом (вдыханием и выдыханием), без которого не мыслима ни сама жизнь ни художественное творчество.

Мелодия формы не должна пониматься как фигуральное выражение, ибо божественная форма Бетховенской сонаты (и симфонии) воистину воспринимается нами, как непрерывная мелодия.

Точно так же перерывы (куплетность, многоколенность построения) песенно-танцевальных форм Шуберта, Шопена испытывается нами, как человеческая уступка для восприятия беспрерывного чередования их божественных мелодий.