Я спросил: как насчет пенджабских предложений помириться с белуджами? «Мы говорим пенджабцам, – ответил Марри тем же ласковым, величественным голосом, – оставьте нас в покое, проваливайте, не надо нам ни вашего правления, ни ваших братских объятий. Коль скоро здешняя пенджабская оккупация, которой содействуют американские империалисты, не прекратится, наш народ исчезнет с лица земли».

Он пояснил: Белуджистан располагается на землях трех государств – Пакистана, Ирана и Афганистана – и потому в конце концов восторжествует, когда правительства этих стран ослабеют. По мнению Марри, гвадарская затея была всего лишь новейшей пенджабской хитростью – и тоже окажется преходящей. Белуджи попросту начнут минировать новые шоссе и трубопроводы, которые протянутся из Гвадара в будущем.

Он сыпал оскорблениями, отвергал политическую уступчивость – по-видимому, считал ее никчемной. Покидая виллу, я внезапно подумал: развитие Гвадара или его застой совершенно явно зависят от того, как поведет себя исламабадское правительство. Если оно так и не сумеет прийти к великому соглашению с белуджами – соглашению, способному оставить обозленных людей, подобных Низару Белуджу и Марри, то весь мегапроект, намеченный к воплощению близ иранской границы, превратится в очередной поглощенный пустыней город, осаждаемый или захваченный местными бунтарями. Впрочем, если бы к такому соглашению и пришли, позволив Белуджистану сделаться автономной областью в пределах демократического и децентрализованного Пакистана, увиденный мной патриархальный рыбацкий поселок превратился бы в клокочущий Роттердам на Аравийском море и начал расширяться к северу, в Самарканд.

Ни тот ни другой путь не приемлемы.

Если Белуджистан – крайняя восточная полоса на землях Среднего Востока, во многом напоминающая Аравийский полуостров, то Синд и вьющаяся долина реки Инд, служащая территориальным рубежом, означают: здесь начинается настоящий Индостан – хотя, разумеется, история и география привносят дополнительные тонкости. Синд, подобно Макрану – хотя и в меньшей степени, – преддверие, а не четкая граница; земля, которую издавна захватывали всевозможные пришельцы. Например, в VIII и IX вв. его покорили арабы, которые затем повели торговлю по различным городам [15]. Наверное, лучше думать, что Индостан начинается не с некой пограничной черты, а с череды пограничных областей.

Слова «Индия» и «хинди» произошли от слова «Синдху» – так звали реку Инд. Имя реки зазвучало по-персидски как «Хинд», а в греческом и латинском языках, которыми разговаривали эллины и римляне – владыки античного мира, – как «Индус». Инд и прилегающая к нему внутренняя область Синд манили к северу, за сотни километров от обширного города-государства Карачи на берегах Аравийского моря, к плодородному Пенджабу и Каракоруму, что по-тюркски значит «Черные Камни»: головокружительно крутым горным хребтам – отрогам Гималайских гор[30].

Эстетически Карачи раздражает – во всяком случае, для западного взора он малопривлекателен. Если европейским городам, почтенным местам людского обитания, присуща вертикальность, устремленность ввысь на замкнутом и сравнительно малом пространстве, то Карачи горизонтален – эдакий город будущего, с множеством небольших магазинов, обслуживающих отдельные кварталы, и почти отсутствующими признаками городского центра, как его понимают в Европе. Сидя в шашлычной, располагавшейся на крыше одного из домов, я созерцал разливы сточных вод, впадавших в соленую воду гавани, где, подобно динозаврам, высились козловые краны и лебедки. Если обернуться, можно было увидеть ряды обшарпанных, грязных жилых домов – коробок из серого цемента, украшенных фестонами сохнущего на веревках белья. Все окутывала пепельно-маслянистая дымка. Жухлые пальмы и мангровые болота были огорожены грудами шлакоблоков. Городу недоставало сердцевины, он казался безликим. Нагромождения мусора, камней, грязи, кирпичей, автомобильных покрышек и засохших древесных пней помогали размечать внутригородское пространство. Наемные охранники были многочисленны и вездесущи – как и лавки, торгующие спиртным, и радикально-исламские медресе, в которых я уже бывал, приезжая сюда прежде. Впрочем, противоречия этого города делались одним из его положительных свойств. Карачи свободен от оков, налагаемых неизгладимым историческим прошлым на прочие индостанские города. Оттого он имеет лучшие возможности для коренных изменений в следующие десятилетия, может обратить себе на пользу нынешние всемирные тенденции городского быта и архитектуры. Все мы знаем Карачи как рассадник террора – это неоспоримо, но столь большой город всегда многолик. Он скорее интересовал меня, нежели отталкивал.