При этом если Муссолини нашел британский образ жизни нестерпимо скучным, а саму Великобританию очень негостеприимным местом, то по иронии судьбы именно англичане вошли в число наиболее стойких симпатиков фашизма и лично дуче за пределами Италии. Это было следствием давней традиции – островитяне симпатизировали итальянцам еще со времен Пальмерстона и Кавура, причем интерес английской аристократии к культуре и истории Апеннинского полуострова играл в этом не последнюю роль (схожим образом в орбиту британских симпатий попала в свое время и Греция, получившая немало дипломатических преференций благодаря ставшему вновь популярным эллинизму).

В то время как французы в основном лишь потешались над Муссолини, никогда не считая итальянцев и их нового лидера ровней себе, англичане видели в нем подлинного героя послевоенной Европы, человека из народа, сумевшего защитить нацию в критический момент и – щепотка британского снобизма – заставлявшего «ленивых, болтливых, несобранных и коррумпированных итальянцев» трудиться сообща. Пожалуй, Муссолини мог бы согласиться с оценкой своей деятельности на посту премьера, но он, к сожалению, никогда не верил в искренность симпатий английского общественного мнения, полагая все это недорого стоящим лицемерием.

Удивительно, что бывший журналист не считал поддержку британской прессы хоть сколько-нибудь полезной для Италии. Возможно, Муссолини не мог забыть о событиях 1914–15 гг., когда он вместе с итальянскими газетчиками на англо-французские деньги помогал втягивать Италию в Мировую войну. Славословия английских газет в его честь не произвели на дуче впечатления, хотя разницу между отношением английского и французского общества к «новой Италии» можно оценить хотя бы по тому факту, что в Англии первые фашисты появились уже в начале 30-х годов, тогда как во Франции подобные движения возникли только после прихода Гитлера к власти. Судя по всему, латинских соседей достижения фашистской Италии не вдохновляли. Впрочем, французы были не единственными, кто относился к итальянскому лидеру с большой долей скептицизма, – те, кто сумел понаблюдать за Муссолини во время будничной работы международных конференций, а не на трибуне, находили его весьма дурно воспитанным, а его претензии на выдающийся интеллект – попросту смешными.

Американский писатель Эрнест Хемингуэй, находившийся тогда в Европе в качестве журналиста, оставил нам забавное наблюдение, которое хорошо передает характерную для Муссолини манеру саморекламы. Прибыв на пресс-конференцию, он, якобы всецело погрузившись в чтение какой-то чрезвычайно интересной книжки, напрочь «забыл» о собравшихся журналистах. Заинтересовавшись, напористый американец сумел рассмотреть, что же так увлекло итальянского премьера. Оказалось, Муссолини «читал» англо-французский словарь, к тому же лежащий перед ним вверх ногами! Чуть позже Хемингуэй даст Муссолини крайне уничижительную оценку, высмеяв «хмурый вид, знаменитую муссолиниевскую мрачность, которой в Италии подражает каждый 19-летний фашист» – разве будет по-настоящему смелый человек, задавался риторическим вопросом американец, играть на публику, постоянно демонстрируя отсутствие страха? Между прочим, у фашистского диктатора и американского писателя был в биографии один общий факт – оба в Первую мировую войну участвовали в боевых действиях на Итальянском фронте, и оба пострадали от миномета – только американского добровольца ранило австрийское оружие, а не осколки от разорвавшегося итальянского снаряда, как Муссолини.

И все же для того периода подобная критика была достаточно редким явлением – большинству европейцев, получавших информацию о новом лидере Италии из газет, он казался фигурой безусловно положительной. Политики или журналисты, подобно лорду Керзону или Хемингуэю, наблюдавшие дуче вблизи, были намного более сдержанны в своих оценках, поэтому симпатии английских газетчиков очень пригодились Муссолини следующим летом, в 1923 году, когда фашистская Италия впервые спровоцировала в Европе политический кризис.