Глава 7

Все сидели вокруг стола и внимательно, оставив музыку лишь блеклым фоном, слушали дядю Шуру, даже не обратив внимания на возвращение Саши с Андреем.

– Ну, и вот. Думаю: самое время, значит, того… эт самое… Бабу-то эту…

– Ну, – смеялся Дубонос, перегнувшись через стол, с таким живым любопытством предвкушавший запоминающуюся историю.

– Иду в комнату, а там темнотища-а, что в жопе у негра. Нащупал кровать, – дядь Шура, прикрыв глаза и вытянув вперёд мелко подрагивавшие руки, изображал свою беспомощность в тёмной комнате. – Сверху лёг. Помацал – вроде задницу нащупал. Большая такая, сочная, – потряс в воздухе крепко сжатым кулаком, одобрительно кивая, словно оценивал на спелость арбуз. – Начинаю штаны с неё стягивать и прибор настраивать.

Дубонос слегка откинулся назад, предчувствуя развязку.

– Начинаю, короче, засовывать, а она как завизжит! И басом! «Викторыч, ты что, охуел, что ли?».

В ответ тишина. Юрец осторожно спросил:

– Не баба, то есть, была?

– Ну нет, ёмана, я койки перепутал! Это Валера, сменщик мой!..

Взрыв хохота. Саша не засмеялся, хотя очень хотел бы, поскольку чувствовал, как выразительно и надменно звучит его молчание на фоне всеобщего лёгкого веселья. Он не мог понять, отчего испытал такое душащее отвращение, ведь лицо дяди Шуры прекрасно говорило о том, что он знает немало ещё подобных историй и с радостью рассказал бы остальные, и в конце концов, сам Тюрин не был ханжой, даже очень любил «гусарский», как называл его Борис Борисович, юмор: хлёсткий, нецензурный, уничижительный, – и подобные вещи вряд ли могли его стеснить или возмутить. Однако теперь он почти оцепенел, с омерзением представляя описанную сцену, последние слова о которой ещё не утихли в его голове, и наблюдал, как смеются, не в силах успокоиться, его друзья. Андрюха, остановившийся в дверях, чтобы не мешать рассказу, подошёл к столу и стал расставлять всё, ими принесённое.

– С тобой, Старый, выходит, на дежурстве оставаться опасно!

– Не, – старик спокойно закурил. – Если тёток не приводить, то всё нормально будет, – и, полуприкрыв один глаз, он с присвистом рассмеялся со всеми остальными, открывая широко рот с горчичного цвета зубами, среди которых затесались два блестящих, железных.

Продолжая посмеиваться, Дубонос с Юрцом встали, чтобы тоже принять участие в извлечении покупок. Андрей, будто чувствуя личную ответственность за гостя, ногой придвинул спрятавшуюся под столом табуретку. «Да ты садись, Сань».

Быстро вынули один из другого новые пластиковые стаканчики, большие и малые. Дубонос поинтересовался, кто сегодня на разливе, и тут же сам вспомнил, что был он, а руки, как известно, менять строжайше запрещено. Осторожно, с прицельной точностью, стал разливать водку. Юрец тем временем щедро плескал сок в большие стаканы. «Колбасу-то какую взяли!», – с уважением посмотрел он поверх своих рук. – «А нож-то не нашли!».

– Да я хотел сосиски, – оправдался Андрюха, – но он вон…

И кивнул головой на Сашу, понимая, что нет смысла ничего пояснять.

– Ничего, так покусаем, – с превосходством пожилого человека, отстранённо наблюдающего за молодёжной суетой, сказал дядя Шура, уже готовый получить свою рюмку.

Вечер покатился неспешно. Так они разливали водку по стопкам – мужики откусывали от батона докторской колбасы, передавая её по кругу, а Саша закусывал прихваченными в магазине чипсами; размеренно беседовали, то все вместе, то разбиваясь на группки; на фоне бормотала в четверть своей силы музыка. Никто не спрашивал у Саши, зачем он приехал, чем занимается; да и он тоже ничего не узнавал у ребят об их жизни. Как будто достаточно было того, что они помнили друг о друге из детства, – а теперешнее имело мало значения, словно происходило с незнакомыми и неважными людьми.