Кармазин подавленно молчал. Ему вдруг пришло в голову, что он до сих пор ровным счетом ничего не знает о личной жизни своего нечаянного знакомца.

– Он пьян? – наконец спросил Кармазин, кивая на безмолвного соседа по скамейке.

– Полагаю, умер, – спокойно отвечал Вергилин.

– То есть как умер?!

– Такое случается сплошь и рядом. Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус… – Вергилин скорчил ироническую гримасу. – Если вы и сейчас скажете, что не ведаете, чьи бессмертные строки я цитирую, то несказанно меня разочаруете.

Кармазин неспешно, чтобы никто не предположил на его счет ничего позорного, поднялся со своего уголка и на всякий случай отошел на пару шагов.

– Ведь нужно что-то сделать? – спросил он осторожно.

– Да что теперь поделаешь… – Вергилин развел руками. – Мертвого уж не воротить. Пойдемте отсюда.

Он взял слегка деморализованного Кармазина под руку и повел прочь по укрытой от дождя кронами деревьев аллее.

– Но это неправильно, что мы так его оставляем, – пытался возражать Кармазин.

– А что в этой жизни правильно? – спросил Вергилин. – Вы, инженер человеческих душ, можете мне сказать?

– Но кондуктор не должен был…

– Конечно, не должен. И вскорости за это поплатится.

Из аллеи они свернули на крутую каменную лестницу, чьи выщербленные временем ступеньки спускались к проступавшей сквозь неухоженный кустарник серой блямбе какого-то водоема.

– Это Вилихомотинский пруд, – сказал Вергилин. – Он почти ровесник самого города, а может быть, и старше. Говорят, еще лет двести тому назад это была простая лужа. А теперь достопримечательность и место отдыха горожан. С той стороны есть пляж с грибками и спасательной станцией. Видите, каких высот можно достичь, если достаточно долго лежать в одной позе?

Теперь они стояли у самой воды и следили за тем, как редкие дождевые капли подобно прилежному ученику, получившему задание по геометрии, рисовали на невыразительной глади концентрические окружности разного диаметра. Кармазин все еще чувствовал себя виноватым за то, что произошло с ним, с человеком в шляпе и с остальным народонаселением планеты этим ненастным вечером.

– Вы говорили, кондуктор поплатится, – сказал он. – Но каким образом?

– Не знаю, – отвечал Вергилин. – Знаю только, что все в этом мире взаимосвязано. И всякое событие влечет за собой непрерывную цепочку последствий. Вот я беру камешек, – с этими словами он действительно склонился, подобрал с земли какой-то окатыш и, кряхтя, разогнулся. – Бросаю его в воду. И жду.

– Чего ждете? – спросил Кармазин с обычной уже своей иронией.

– Жду, чем все это обернется, – рассудительно сообщил Вергилин. – Что же до кондуктора… Вы литератор, вам не должно составить большого труда сочинить сюжет, в котором кондуктор пострадает за свое бесчувственное отношение к пассажирам.

– В отношении меня он был формально прав, – сказал Кармазин. – Я действительно был неплатежеспособен, не являлся ни ребенком, ни инвалидом, ни даже беременной женщиной. А тот бедолага… – Он хищно усмехнулся, вступая на привычную стезю. – Что ж, закончив смену, кондуктор тем же трамваем доедет до своей остановки, вернется в свою убогую холостяцкую халупу, где никто его не ждет уже много лет. Жена ушла, лет десять назад уехала в деревню к родителям, и с тех пор ни письма от нее ни малейшей весточки. Может быть, ее и нет уже на белом свете, а он и не знает. Сам виноват, схлопотал срок по пьянке, откинулся и продолжал чудить да куролесить… кто ж такое обязан терпеть?! – Голос Кармазина понемногу окреп. Вергилин взирал на него по своему обыкновению эдак снизу вверх и с привычным уже ничем не мотивированным пиететом. – Повесивши жилетку в прихожей и не снимая обуви, потому что зачем же снимать, когда скоро суббота и все равно мыть полы шваброй с желтой деревянной ручкой и постоянно заедающей насадкой, а до той поры нет никакого резона о чем-то заботиться… кондуктор проходит сразу на кухню. Открывает холодильник, вздыхает, потому что забыл купить хлеб и сосиски, а про голубцы забыл еще третьего дня, пельмени же в морозилке закончились и того раньше… достает бутылку молока, наполовину пустую, снова вздыхает, лезет в хлебницу в надежде найти там что-нибудь не до конца окаменевшее, и ведь находит. Коржик, посыпанный орехами, в целлофане и сочник с творогом. Не лучшее сочетание на сон грядущий, а что делать? Потом он долго и бессмысленно всё это жует и запивает, хотя молоко скисло, и творог отдает чем-то нехорошим, жует и глядит в пустоту, а в голове нет ни единой мысли ни о чем. Хотя нет, одна мыслишка блуждает по закоулкам сознания, но в силу полной своей невыполнимости не набирает подобающей императивной силы: выпить бы. Выпить бы водки, думает кондуктор. Но водка закончилась вчера. Затем он, шаркая ногами…