«19–00. Обгоняя мечту. Творческий вечер известного писателя-фантаста Б. К. Лохнесского (Чудовищева). Вход свободный.

21-00. Художественный фильм «Живет же такой парень». Билеты продаются».

– Ну, допустим, – сказал Вергилин. – Вот обгонит он мечту. И что он там увидит?

– «Вот то-то, что не золото: сор, дрязг… стыдно сказать, что такое»[1], – засмеялся Кармазин.

– Я так и подумал, – сказал Вергилин печально.

– А вы плюньте, – посоветовал Кармазин. – Это тоже… фигура речи. Сколь эффектная, столь и бессмысленная. Ну что там можно увидеть? Окружающую реальность, данную нам в ощущениях. Как правило, весьма болезненных. Раньше все говорили: вот наступит двадцать первый век, светлое будущее… межзвездные путешествия… вечная молодость… Ну хорошо, вот мы живем в двадцать первом веке. Как ездили на работу в жестяных коробках, воняющих бензином, летом раскаленных, зимой промороженных, так и ездим. Как нет горячей воды летом, а отопления поздней осенью, так и нет. Вот тебе и светлое будущее.

– Помните анекдот? – спросил Вергилин. – Просыпается мужик с жестокого бодуна утром первого января две тысячи первого года, смотрит в зеркало на свою зеленую помятую физиономию: «Так вот ты какой, человек двадцать первого века!»

«Удивительно, – вдруг подумал Кармазин. – Откуда он взялся на мою голову? Да еще с этой гадской собакой… Ведет себя так, будто мы всю жизнь знакомы, всюду за мной таскается, болтает без роздыху, а самое странное – никогда не перечит. Что ему ни скажи, только поддакнет и разовьет мысль. И вопросы задает исключительно риторические или банальные, чтобы я не слишком напрягался, подыскивая ответ. На фээсбэшника вроде не похож… Может быть, он плод моего воображения, как Тайлер Дэрден у Чака Палахнюка? Может быть, весь этот город – плод моего воображения? И я выдумываю себе каждую новую улицу, куда забредаю со своим провожатым и его собакой, и здание это уродливое я тоже только что выдумал, и никакого фантаста Б. К. Лохнесского, он же Чудовищев, в природе не существует, а я только что сам, силой своего воображения, породил его на свет? А на самом деле я как сидел, так и сижу в своей квартирке окнами на трамвайную линию в спальном районе мегаполиса, как глядел, так и гляжу на кривые мокрые деревья, единственным оправданием существования которых есть то, что они закрывают от моего застывшего взгляда какую-то застарелую стройку по ту сторону улицы?»

Он потряс головой и внимательно посмотрел на Вергилина. Тот выглядел вполне реальным. Не говоря уж об его псе, в данный момент сосредоточенно метившем угол дома культуры ветеранов труда и отдыха имени Цыбули.

– Не думаю, что этот Лохнесский сам сочинял афишу, – сказал Кармазин со вздохом. – В лучшем случае, он даже о ней не подозревает.

– А в худшем? – осведомился Вергилин.

– Фантасты, – коротко обронил Кармазин.

Он желал дать понять собеседнику, что этим все объясняется. Но Вергилин был дотошен.

– Похоже, вы не слишком-то жалуете фантастов, – отметил он.

– Дело не в персоналиях, – ответил Кармазин. – В конце концов, вся литература изначально фантастична по своей природе. Даже Лев Толстой был фантастом. Хотя некоторые мои коллеги по творческому цеху склонны считать его графоманом. Ну, одно другому не мешает, хотя в данном случае я не согласен… Наполеон никогда не говорил «Voilà une belle mort»[2], а Кутузов – «Поделом им, м… и… в г…». Белая контра не убивала Давыдова и Нагульнова, потому что их никогда не существовало на белом свете, хотя контра, несомненно, существовала. И великий комбинатор не был зарезан бритвой маньяка Воробьянинова, впрочем, как и не стал, воскреснувши, управдомом. Оттого все наши управдомы скучны и нерасторопны.